Автор: Red Fir
Фандом: Togainu no Chi
Персонажи: Шики, Рин
Рейтинг: PG-13
Жанры: психология, hurt/comfort
Размер: мини
Краткое содержание: Два человека, Тошима, нестабильная конструкция под названием "семья".
Посвящение: Тени в сумерках.
Размещение: уточнять у автора/переводчика
Разрешение автора на размещение: получено
Примечания: здесь должен быть труп. Или корабль с Чужими. Или стадо динозавров. Но вышло то, что вышло.
читать дальше
Покажи мне людей, уверенных в завтрашнем дне,
Нарисуй мне портреты погибших на этом пути.
Покажи мне того, кто выжил один из полка,
Но кто-то должен стать дверью, а кто-то замком, –
А кто-то ключом от замка.
В. Цой
Нарисуй мне портреты погибших на этом пути.
Покажи мне того, кто выжил один из полка,
Но кто-то должен стать дверью, а кто-то замком, –
А кто-то ключом от замка.
В. Цой
Грохот, обвал, чьи-то приглушенные голоса. До или после? Нет, не важно. Черепно-кто-бы-мог-подумать-мозговая. Темнота, привкус крови. Вывернуться бы, да нечем – скотский ты организм, расценивший солид за пищу. Черные бабочки под веками. Много-много черных бабочек. К черту. Ко лбу прикасаются чьи-то холодные руки, тошнота немного отступает - Рин еще помнит, такие руки могут принадлежать одному-единственному человеку, но думать об этом нет ни сил, ни желания. Темнота оборачивается всего-навсего занавешенным окном, а на смену лихорадке наконец приходит тяжелый нервный сон.
Ни тяжесть в затылке, ни саднящие, очевидно проломанные ребра пробуждение приятнее не делают. Взгляд натыкается на тугую армейскую перевязку… не показалось.
Рин нервно хихикает: он полагал, возможно, покинуть Колизей ногами вперед – но уж никак не у врага под мышкой. И закрывает больную голову руками: Мотоми, продал-таки, старый пень. А впрочем, кто бы его спрашивал.
Пожалуй, самое время начать нашаривать под матрасом стилеты. Может даже, немного повизжать. Впрочем, при ближайшем рассмотрении оказалось, что благодарная аудитория отсутствовала. Неблагодарная тоже. А жилплощадь-то у тебя, король, ни к черту – зато тараканы ничего такие, откормленные. Из головы, что ли, повываливались?..
- …галлюцинации, головокружения, бред?
- Нет, это его нормальное состояние.
Акира не сразу вспоминает, что чувство юмора не относится к сильным сторонам его собеседника.
Сны плохо отличаются от реальности. Мертвый Мотоми. Окончание войны, великая радость. Мертвый Кацуи. Последняя бомбежка, обвал. Мертвый Акира. Последний рубеж Тошимы. Мертвый, выпотрошенный Иль Рэ, подвешенный на видном месте.
Шики молча берет тряпку и вытирает его лоб. Рин запоздало отстраняется, стряхивает его руку и нервно хихикает: Шикити не знает, что уже мертв. Рин видит перед собой непонимающее, раздраженное лицо, а затем хрипло смеется, задыхаясь от кашля.
Когда же ты сдохнешь, проклятая скотина…
Для разнообразия следующее пробуждение не начинается с маячащей сбоку знакомой кляксы - Шики куда-то пропал, очевидно ускакав строить из чужих трупов счастливое государство, скрипя потертым седлом, - от нечего делать Рин вспоминает, как говорил Кейске, что из того вышел бы хороший старший брат. Взгляд падает на недавнюю перевязку – становится несколько гадко и неудобно: этот человек все-таки его касался. Семья в представлении Рина выглядит весьма своеобразно, не сказать извращенно, а впрочем, в этом он, кажется, не одинок.
…Он спустился сюда, вниз по кроличьей норе – его кролик не был ни белым, ни особенно пушистым – Рин лжет Акире. Конечно же, лжет: их не вывозили из Токио. Их не эвакуировали из зоны военных действий, о них не вспомнили во время Третьей Мировой – их забыли в Тошиме. Грязный город, пропитанный запахом разложения летом, мокрый ветер, гудящий в проводах зимой, поднимающиеся от асфальта испарения аммиака, арматура, там и тут торчащая изломанными костями – в равной консистенции крысы и люди, более или менее мертвые – вовсе не виделись ему особенно ужасными. Небо кажется высоким и очень-очень легким. Плавленое солнце, золото на обломках – посмотри, как красиво!.. Акире не понять.
Рин не шел по следу своего брата: они жили здесь всю свою жизнь.
- Зачем ты выволок меня оттуда?
- Заткнись и спи.
Окна выбиты шрапнелью, ею же были выщерблены стены, периодически уходила вода; когда-то дом разбомбили с самолета, и этот самолет ржавел во дворе за окном. По утрам от асфальта поднимается плотный туман, в который лучше не попадать. Из него очень сложно вернуться – сейчас или потом: улицы покрываются неотвратимо гниющим месивом, въедающимся в плиты, а короля Игры бьет сухой кашель. Он был влюблен в эти условия, в этот ад – и он не знал никакого другого правосудия, кроме себя.
В королевстве мнимой вседозволенности лишь единицы способны остаться собой, и Шики не из их числа. Рин носит свою маску куда дольше и с гораздо большим мастерством, но всякий раз оказавшись на его пути, Шики сдирает ее с мясом.
Ничья земля. Его брат никогда не уйдет из этого места.
…К концу второго дня Шики становится счастливым обладателем мигрени и сорока с небольшим килограммов иронии и агрессивности. К концу третьего он начинает понимать Арбитро. Вырезать язык и зашить глаза уже не кажется ему таким уж бредом – причем желательно себе. Он проходит в комнату, сбрасывая на пол почти раскаленный плащ – это лето переживет немногих.
- Обожаю запах мяса, - цедит Рин. – Надеюсь, ты жрал солид, а не человечину с ближайшего пожарища.
- Что?..
- Я говорю, что живу с глухим лосем, и зубы у тебя как у лошади.
- Видимо, ты хочешь, чтобы твои я выбил.
- А я тебе тогда штаны распорю. Будешь ходить по Тошиме такой эпический, в кожаных шортах…
- Наглая мелкая креветка. Знай свое…
- Если я сдохну, ты оставишь меня в покое? – без обиняков спрашивает Рин.
Шики молчит, погано улыбаясь - но не ему затыкать это больное, идущее изнутри «ты вырастил эту облитую ядом груду костей, ты выскреб его по своему подобию, и теперь твоей спине собирать его шрамы».
Слова имеют свойство доставаться собеседнику с опозданием и не в своем первоначальном смысле. Оставшиеся сутки Шики молчит. Рин обижается. Странный ребенок.
В целом молчание достигает цели лучше.
…Четвертый день ничем не лучше предыдущих. Снаружи доносится характерный скрежет, и следом за ним дребезжащий напев не вполне трезвого Карателя:
«голубоглазый котенок,
такой с виду милый ребенок…
…а на самом деле сволочь!» - внезапно выдает он, и Шики раздраженно задергивает заменявшее штору одеяло.
Адова работа – смотреть за обездвиженным больным. Шики презрительно кривит губы: лучше дать себя пристрелить, чем оказаться в подобном состоянии. По счастью для него, Акира однажды решит иначе.
Рин сидит на постели, запрокинув голову и поблескивая глазами, - свернутой гюрзой, ребенком смертельно-опасного вида. Совершенно не то существо, для которого будет иметь значение прозвище «Иль Рэ». Говорить о чем-либо бесполезно - Рину так и не суждено было отстоять за собой права на самостоятельные действия. От совместных культпоходов в санузел и душевую также отвертеться не удалось. Дважды Шики не повторяет, кормит силой – ту муторную таблеточную дрянь, которую братец затолкал ему в глотку почти вместе с собственной ладонью, Рин точно нескоро забудет.
- Однажды я убью тебя. Ты знаешь.
- Которого из?
Рин молчит. Веки тяжелеют – жаропонижающее, умереть не встать. Как еще с райном не перепутал.
Акира качает головой: одинаковые. Они совершенно одинаковые: оголенный нерв города, к которому лучше не прикасаться. Шики выходит из комнаты, и на мгновение закрывает глаза. Наверное, впервые тогда Акира настолько остро чувствует разницу в их возрасте. Тошима – страшная мать.
Шики напрасно думал, что не нужен никому, кроме пыльного города, где его никто не ждет. Рин ждал – долго, очень долго.
Но с этой войны его брат так и не вернулся.
Впрочем, за все эти годы для Нано он остался прежним – глупое дитя, сгнившее изнутри заживо.
* * *
Неизвестно, из каких бункеров Шики приволакивает еду, но однажды вместо солида он кладет на стол самое настоящее яблоко. Шики усмехается снисходительно, криво – и Рин невольно задумывается, сколько народу было убито, чтобы он мог сказать это нечаянно сорвавшееся «спасибо».
…Он, возможно, не понимает, почему все еще жив, и даже мало-мальски приведен в порядок: Премье больше нет, и… Так вот оно.
Рин кисло улыбается. Нано. Единственный труп в жизни Шики, который он зарыл. Очевидно, чтобы тот не вылез.
Измотавшийся хищник. Некого бояться, не на кого нападать. Жалкое зрелище.
В остальном все просто. Акира не собака, бьющую руку лизать не станет, ножницы маникюрные искать тоже. Доведешь – зубами в глотку вцепится, и прощай. Что станешь делать, король?.. Впрочем, по большому счету, Рину нет до этого дела.
Его брата перемолола война, выплюнув вместо него существо, неспособное к элементарным человеческим отношениям – и Рин последний, кто помнит Шики человеком.
Но если поинтересоваться, зачем – он не сможет ответить.
Больше нечего менять. Двигаться ему не позволено, объясниться с ним не хотят, добивать его не желают, и проклятому Третьему рубежу все никак не окончиться.
- Пей. До конца.
- Оставь меня.
- Безмозглый мальчишка. Тебе жаль своих «лучших друзей», или тебе жаль себя?
- Урод.
- Падаль.
- С трупом Кацуи ты бы столько же…
Тяжелая затрещина не дает закончить. На постели остается свернутая сумка с анальгетиками. Рин хочет зажмуриться, сжать зубы и не думать-не-думать-не-думать, что Кацуи был похож на человека, которого Рин потерял уже давным-давно. Тогда в сумке оказались совсем не лекарства, да и с выражением привязанности к Кацуи, в общем-то, все кончилось немного хуже. Рин отворачивается, улыбается натянуто, лживо – и плачет.
Тогда он тоже старался улыбаться. Зря, в общем-то.
Шики все равно узнал.
…На этот раз его нет гораздо дольше, и когда он возвращается, от него несет как от скотобойни. Рину не говорят ни слова; он слышит, как за тонкой стеной проворачивается вентиль, на пол хлещет вода, и тогда он зажимает уши. Ему кажется, что с тем же звуком, должно быть, лилась бы на землю тяжелая венозная кровь.
Ночью накатывает жар. Тяжелый, душащий, давящий даже через несколько слоев тряпья. Здоровой рукой Рин дергает одеяло, придавленное чем-то тяжелым, поворачивается и, вдруг все поняв, затихает. Вздрагивающие крылья носа, опущенные углы губ. Едва ли Тошима видела своего короля спящим.
Оставшиеся полночи Рин клянет себя за то, что так и не смог перерезать ему горло.
Когда он вновь открывает глаза, Шики сидит на кровати спиной к нему, натягивая перчатки.
- Уходишь в город?
- Я устал. Я очень устал от тебя.
- Ты злишься?
- Спи.
Рин отворачивается. Вопрос «кто вы, и что вы сделали с моим братом» он уже задавал. А затем ему впервые за все это время становится страшно – что, если нет ненависти. Нет ярости. Нет Иль Рэ.
Есть Шики. Не больше, не меньше.
Испуганные глаза встречаются с мертвыми. Шики ничего не говорит, Рин привык к этому – просто поднимается и уходит, плотно закрыв за собой дверь. Рину неуютно. Кто сказал, что все хотят выжить. Кто сказал.
Все обрывается внезапно. Запрокинутая голова, скребущие по полу ногти, выгнутый от боли дугой позвоночник. Рин не сразу понимает, что с ним происходит - его ноги перехвачены под коленями и прижаты к груди, руку отдирают от пола и заламывают кверху, трещит стекло разломанных ампул, трижды - а затем кожу протыкает несколько игл, одна за другой. Глаза открываются, только когда спазмы постепенно утихают, а с мозга сходит отек – Рину кажется, что пальцы, осторожно прикасающиеся к его волосам, будут окрашены в красный, если он посмотрит на них.
- Я думал, она разломилась. Моя голова, – шепчет он, проваливаясь в дрему, и в кои-то веки Шики не велит ему заткнуться.
Его пальцы все еще насмерть переплетены с чужими, холодными и твердыми – и нельзя, невозможно, страшно не суметь удержать их. В последний раз, когда он их отпустил, его брат оказался на фронте. Страшно не тогда, когда не можешь убить.
Страшно – когда не можешь заставить остаться.
- Шики…
- Не уйду.
Глупые дети вырастают, становясь не менее глупыми взрослыми. Запоздало Рин понимает - этот город похож на бесконечную старую историю, которую он слышал когда-то. В нем есть те, кто бегут, и те, кто бросаются навстречу, те, кто смотрит вверх и кто смотрит вниз, кто уходит и кто возвращается – в конце концов Рин понимает, что также вполне могут быть те, кто прощает и те, кто становится такими, как Шики.
Однажды королевство усомнится в незаменимости своего короля. Когда-нибудь Шики не сможет вернуться, а Рин не сможет простить, но до тех пор – на затылок немного неловко ложится тяжелая рука, и Рин, утыкаясь в чужое плечо, измученно плачет.
Теперь уже в последний раз.