Переводчик: Red Fir
Бета: Laora
Оригинал: yhibiki, «Ink on Canvas» (запрос отправлен)
Ссылка на оригинал: archiveofourown.org/works/480924
Размер: мини, 2939 слов
Канон: DRAMAtical Murder
Пейринг/персонажи:
teen!Коджаку,
Рюхо,
мать и отец Коджаку
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Как Коджаку получил свои татуировки.
читать дальшеВсе началось с эскиза.
Коджаку смотрел на изображение, — схематические линии дизайна на белом листе бумаги, — и не знал, что с ним делать. Его отец, тем не менее, казался вполне довольным.
— Изумительно. Вы так внимательны к деталям, — сказал он, похлопав Коджаку по плечу. Прикосновение было теплым, знакомым, и заставило Коджаку ощетиниться.
Художник, казалось, заметил эту реакцию — было бы странно, не заметь он, если учесть, как пристально он смотрел на Коджаку. Даже благодаря его отца за комплимент, он не отводил от Коджаку взгляда.
— Я полагаю, это лучший дизайн для вашего сына.
Рука отца скользнула вниз по спине и погладила ткань на лопатке.
— Я вижу его вот здесь.
— Да, и он пройдет по лицу, — сказал художник — его улыбка ни разу не дрогнула.
Коджаку хотел бы очутиться как можно дальше от них обоих, но он помнил о словах матери: не серди отца. Вместо этого он сглотнул и спросил:
— Кто это?
Этой ночью впервые все внимание отца сосредоточилось именно на нем.
— Сын, это Рюхо. Он сделает тебе татуировку, которая окончательно отметит тебя как одного из нашей семьи.
Коджаку распахнул глаза, чувствуя, как сжимается грудь.
— Но я не…
Его отец прищурился.
— Все будет именно так, Коджаку. — Его тон говорил о том, что вопрос решен. У Коджаку не было выбора.
Рюхо улыбался.
* * *
Эскиз стал трафаретом. Он был большим, из нескольких частей, и Коджаку уже представлял, как это будет выглядеть на теле. Он вынужден был сидеть смирно, позволив Рюхо делать замеры и касаться руками всей спины.
— Завтра мы сделаем контур, — сказал Рюхо, и каким-то образом его ухмылка прокралась даже в голос. Его рука задержалась на шее Коджаку.
— Когда все будет кончено, — прорычал Коджаку, — я желаю больше никогда тебя не встречать.
Это заставило Рюхо рассмеяться, громко и насмешливо:
— Посмотрим. Посмотрим.
* * *
Коджаку снял рубашку — все это время его руки дрожали. Он попытался успокоиться, но как бы медленно ни заставлял себя дышать, все было напрасно.
Рюхо подошел к нему и вытер кожу влажной тканью, проводя чем-то по руке, спине, и… и по лицу. Коджаку вздрогнул, когда ткань коснулась щеки, и инстинктивно отшатнулся, но рука Рюхо на плече удержала его на месте.
— Только… Только не лицо, — умоляюще попросил он.
На какой-то момент рука Рюхо замерла, и Коджаку подумал, что, возможно, ему удалось его убедить, но затем Рюхо усмехнулся еще шире.
— Давай сначала займемся этим контуром. — Рюхо надавил на плечи Коджаку, вынуждая его лечь на спину на футон.
Коджаку было страшно.
Рюхо поднес к его щеке бритву и аккуратно счистил случайные волоски. Коджаку держал глаза открытыми, вынуждая себя наблюдать и запоминать.
— У тебя прекрасная кожа, — сказал Рюхо, вновь вытирая щеку Коджаку. Он добавил какую-то маслянистую жидкость и протер ею кожу, а затем прижал трафарет.
Бумага казалась липкой, и Коджаку не смог вспомнить, какой на ней был узор. Рюхо взял его за подбородок и вынудил повернуть лицо так, чтобы на нем поместилась вся схема.
— А теперь начнем.
Первый укол иглы заставил Коджаку вздрогнуть, и Рюхо на него цыкнул:
— Не шевелись, если хочешь, чтобы рисунок лег ровно.
Коджаку понял, что задыхается. Он сжал зубы, глубоко вздохнул и вынудил себя не шевелиться. Он мог сделать это. Он выдержит все это, ради безопасности своей матери.
Второй прокол не был менее болезненным, но Коджаку был готов. И третий, и четвертый, и пятый, пока все они не слились в сплошное болезненное пятно на лице. Он закрыл глаза и попытался не морщиться — хотя это, скорее всего, не имело значения: ладонь Рюхо на щеке не давала ему двигаться.
— Ах, он прекрасно на тебе смотрится, — пробормотал Рюхо куда ближе к уху Коджаку, чем тот ожидал. Он быстро открыл глаза, и первым, что увидел, была ухмылка Рюхо.
— Думаю, контур на лице готов.
Коджаку хотел посмотреть, на что стало похоже его лицо, но он не собирался просить у Рюхо зеркало и только нахмурился.
— О, как я и думал! Тебе действительно к лицу.
Склонившись, Рюхо уткнулся носом в волосы Коджаку, и реакция не заставила себя ждать: Коджаку отшвырнул его руку, отталкивая Рюхо.
Он был бы куда больше доволен своим поступком, если бы Рюхо просто не поймал его запястье и не поцеловал ладонь.
— Да. Я хочу увидеть остальное.
— Какого черта ты делаешь, извращенец?!
Рана на лице словно раскалялась, глаза наполнялись слезами, и его план оставаться спокойным уже летел к черту.
Рюхо отвел руку Коджаку и прижал его запястье к футону.
— Я бы посоветовал тебе контролировать эмоции. Никогда не знаешь, что может случиться и кто может пострадать.
Это было первой явной угрозой, которую высказал Рюхо, но этого было достаточно, чтобы заставить Коджаку замереть. Он должен был думать о своей матери. Для нее это было всем.
Он распрямил руку и не произнес ни слова, пока Рюхо занимался вторым трафаретом, проходящим через грудь и правое плечо.
* * *
Все его плечо было скопищем черных линий, шевелившихся всякий раз, когда он двигал рукой. Они были слишком жирными, чтобы когда-либо выцвести, и проходили достаточно далеко, чтобы пытаться скрыть их рубашками с коротким рукавом.
Не то, чтобы это имело значение, — что бы он ни делал, его лицо всегда будет отвратительным.
Мать пыталась заверить его, что он выглядел так же, как и всегда, но он знал, что она лжет. Становилось все труднее и труднее сдержаться, чтобы не разбить зеркало в ванной, и он даже не знал, почему это так злило его. Это была всего лишь татуировка. Он уже решил принять это.
— Коджаку, милый, позволь мне заняться твоими волосами, — сказала мать, вероятно, желая отвлечь его от свежих чернил на коже. Он поднялся, чтобы присоединиться к ней на маленьком диванчике, и поморщился — правую сторону тела все еще закрывали бинты.
Мать улыбнулась ему и погладила по плечу. Она пыталась успокоить его, но это едва не довело его до слез — глупо, конечно, но в последнее время все выбивало его из колеи. Так или иначе, ради матери Коджаку заставил себя улыбнуться.
— Я просмотрела несколько сайтов и думаю, что нашла кое-что подходящее.
Она села напротив и показала ему какую-то высокую бутылку — гель для волос.
— Для чего это?
Его мать вылила немного геля на руки, сказала «Подожди немного» и потянулась, чтобы провести пальцами по его волосам. Несколько минут она что-то делала, приглаживая и перебирая пряди, и когда она отстранилась, пол-лица Коджаку было закрыто волосами.
— Теперь я ничего не вижу, — проворчал он.
Она приподняла зеркало, и даже теперь ему пришлось закусить губу, чтобы инстинктивно не выбить его из рук матери; он отвел глаза.
— Смотри, Коджаку.
По ее настоянию он послушался и удивленно распахнул глаза: волосы закрывали большую часть татуировки. Он снова почувствовал подступающие слезы.
— Вышло не идеально, я знаю, и ты не сможешь ходить так все время. Но еще мы можем воспользоваться тональным кремом, или…
Коджаку больше не мог сдерживался; он прижался к ее груди и заплакал.
— Спасибо. Спасибо. Спасибо…
Она гладила его по волосам и шептала что-то успокаивающее, и Коджаку был просто чертовски рад, что она осталась здесь ради него.
* * *
Еще только один раз. Всего один. Он слишком далеко зашел, — стоило просто лечь и позволить рукам Рюхо закончить эту проклятую схему на спине. Его отец ждал этого. Его мать будет в большей безопасности, если он подчинится.
Тем не менее, мысли о Рюхо, который будет касаться его, было достаточно, чтобы к горлу поднялась горечь.
— Нет, — сказал Коджаку.
Рюхо приподнял брови. Угол его рта пополз вниз.
— Нет?
— Нет! Мне не нужны эти татуировки, и я больше не позволю сделать на себе ни единой! — Коджаку принял стойку и сжал в кулаки руки, готовый бороться с Рюхо, если это потребуется.
Чернила под кожей зудели, — будто горели и вспыхивали, порождая в мозгу ужасные ощущения.
Рюхо равнодушно смотрел на него, а затем просто покинул комнату. Коджаку позволил себе вздох облегчения, даже понимая, что все это не могло закончиться так просто. Седзи все еще были открыты, и Коджаку наблюдал, как Рюхо идет по коридору...
Пока Рюхо не отодвинул дверь в комнату отца, — тут Коджаку понял, что дальше оставаться в доме небезопасно.
Он распахнул дверь на веранду, — с большей силой, чем требовалось, — и не оглядываясь бросился вон. После нескольких дней дождя земля была скользкой от грязи, но Коджаку это не волновало. Он продолжал бежать, пока не достиг ворот.
— Собрались куда-то, молодой господин? — спросил охранник.
Коджаку улыбнулся.
— Да, просто решил выйти за парой вещиц для матери.
— В домашней обуви?
У Коджаку перехватило дыхание, и он рискнул глянуть вниз, на ноги: штаны и обувь были заляпаны грязью, — бесспорное доказательство того, что он пришел не по главной дорожке. — Я только…
Охранник приблизился и крепко ухватил Коджаку за плечо.
— Хозяин не велел вас выпускать. Не знаю, что вы сделали, молодой господин, но я не ослушаюсь.
Коджаку зарычал и попытался вырваться, но охранник был почти вдвое тяжелее его и прекрасно обучен.
— Отпусти! Я не вернусь!
Он упирался пятками в землю, но все было напрасно.
Дорога назад была долгой, — появились другие люди отца, которые почти приволокли Коджаку в комнату Рюхо. Казалось, посмотреть на это зрелище собрались все; Коджаку чувствовал, что на него смотрят, слышал их шепоты. Один из мужчин, несших его, сказал, что было бы куда легче, если бы он не сопротивлялся, будто Коджаку не знал, будто не прошел бы всю процедуру, если бы думал, что сможет все это вынести.
Отец сидел у себя в комнате, с мертвенно-бледным от ярости лицом.
— Ты пытался сбежать?
Коджаку попытался выскочить за дверь в тот момент, когда его усадили перед отцом, но кто-то вновь схватил его и впихнул обратно.
— Я этого не хочу! Это больно! Не позволяй ему снова трогать меня!
Отец ударил его по той стороне лица, где была татуировка, заставив покачнуться.
— Я не позволю, чтобы мой сын вел себя как хнычущий трус. Ты ляжешь и дашь Рюхо закончить татуировку, или я сделаю так, что его игла станет меньшей из твоих забот.
На плечи легли чьи-то другие руки, и они были знакомы Коджаку слишком хорошо.
— Боюсь, теперь он слишком грязный. Мне нужен чистый холст.
Большой палец Рюхо круговыми движениями потирал его правое плечо, и даже через ткань кимоно кожа нагревалась всякий раз, когда Рюхо касался татуировки.
— Тогда возьми его в ванную и вымой. Его татуировка должна быть закончена сегодня вечером.
Когда его тащили в ванную, Коджаку лягался и кричал, и ему удалось нанести несколько ударов, пока его раздевали. Все успели промокнуть до нитки. Двоим мужчинам приходилось держать его, пока Рюхо мыл его спину, — вода жалила еще не тронутую кожу.
— Я бы на твоем месте успокоился, — сказал Рюхо. — Иначе результат тебе не понравится.
Коджаку не знал, что это должно было означать, было ли это угрозой против него или против его матери, но затем Рюхо проследил контур цветка на спине, и Коджаку пришлось закричать от боли. Рюхо закончил его мыть и приказал мужчинам отнести Коджаку обратно; пока его вытирали, к горлу подступала тошнота.
Когда они вернулись, в комнате была его мать, — ее кимоно было почти развязанным, будто она бежала, чтобы скорее добраться сюда.
— Что это значит? — она кричала, действительно кричала — это было первым признаком гнева, что Коджаку видел с тех пор, как они приехали в это ужасное место.
Он заставил себя задавить собственное желание бороться и согнулся, насколько только мог, чтобы скрыть от нее обнаженное тело. Он не хотел плакать перед ней, но глаза сами наполнялись слезами.
Сначала Рюхо смотрел на отца Коджаку, затем перевел взгляд на мать и сказал:
— Он не слишком желал сотрудничать, но, думаю, сейчас его истерика поутихла.
Мать приблизилась, и двое мужчин, державших Коджаку, позволили ей оттолкнуть их. Коджаку немедленно бросился к ней, больше не заботясь о том, как это выглядело со стороны.
— Он всего лишь ребенок! Зачем заставлять его проходить через это?!
Это было вызовом его отцу, и Коджаку знал, что она переступила черту.
Отец схватил его мать за запястье и резко оторвал от Коджаку.
— То, что я делаю со своим сыном, не твое дело, женщина. Я был достаточно добр, чтобы привести тебя в свой дом, но не думай, что это дает тебе право распоряжаться здесь, шлюха.
Он отшвырнул ее, и Коджаку не смог сдержать рыданий, услышав, как ее спина ударилась о стену и как вскрикнула от боли мать.
— Если ты хоть сколько-нибудь ценишь свою мать, ты сделаешь так, как я говорю, и немедленно прекратишь это мерзкое хныканье.
Коджаку кивнул, хотя рыдания не прекращались, а дрожь в теле никак не унималась. Отец хлопнул дверью, закрывая ее, и он вновь оказался наедине с Рюхо, все еще слыша, как мать умоляла отца быть милосердным к Коджаку.
Руками в перчатках Рюхо провел вниз по всей длине тела Коджаку.
— Прекрасно растет, — это было еще одно из его странных заявлений, которые никогда не имели для Коджаку смысла.
Тот знал, что стало бы не так больно, если бы он расслабился, но это было невозможно. Это было мучительно, куда хуже, чем даже когда игла касалась лица. Вся его спина, казалось, была в огне, и кровь, должно быть, лилась из него, судя по количеству жидкости, которая стекала по бокам.
— Ты такой эмоциональный, Коджаку... Действительно, лучший тип холста, — сказал Рюхо. Резкие уколы вонзались в кожу все глубже. — Я хотел бы увидеть, как ты утонешь в этих эмоциях. Страх, похоть, ярость. О, это будет просто великолепно.
Коджаку даже не желал расшифровывать эту чушь. Вместо того он сосредоточился на звуке голоса матери, рыдавшей его имя, напоминая себе, насколько любил ее и как она за него боролась.
Он не знал, сколько времени прошло, но жжение на спине так и не исчезло. Раньше в какой-то момент он переставал чувствовать боль на месте укола, но на сей раз каждый новый укол ощущался как первый.
Рюхо взял только один перерыв, во время которого вынудил Коджаку поесть и попить, и все это время в его ушах эхом звучали рыдания матери. Они утихали и возобновлялись, напоминая, что она все еще была там.
Когда Рюхо вновь положил руки на спину Коджаку, он сказал:
— После того, как мы закончим, советую быть послушным.
Игла снова вонзилась в спину, и Коджаку услышал смешок Рюхо.
— Хотя будет куда интереснее, если ты меня не послушаешь.
Коджаку ненавидел его. Рюхо, его иглы, проклятые чернила, которые растекались под кожей, но больше всего он ненавидел своего отца. Если бы не он, они с матерью по-прежнему жили бы на Мидориджиме. Он бы веселился с Аобой, ел пончики Таэ, ему не пришлось бы мучиться, а его матери — плакать.
Следующий укол в поясницу вырвал из него еще один вскрик.
После того, как он пройдет через это, он заставит своего отца заплатить.
* * *
Все это закончилось стенами, забрызганными красным, слезами его матери, его собственной кровью, льющейся потоком и чернилами Рюхо, сочащимися по циновкам.
К животу было прижато лезвие, готовое сделать холстом остальную часть его тела, когда перед глазами возник всплеск ярко-синего цвета.