Вне моего тела.

[Laora]

Название: Вне моего тела
Автор:  Laora
Бета:  Red Fir
Канон: Lamento

Пейринг/персонажи:

 Кагари/

Мана

Категория: фемслэш
Размер: драббл, 760 слов
Жанр: мистика
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Мана работает гадалкой
Предупреждение: модерн-AU

Покрытые малиновым лаком ногти барабанят по клавиатуре; браслет со странным орнаментом кажется удачным дополнением к образу провидицы, любительницы народного фольклора, но на самом деле это не так.

«Приветствую! С вами Мана Тайгел. Предлагаю послушать рунические медитации по книге Гундарссон «Тевтонская магия».

Пальцы отрываются от клавиатуры; Мана бросает беглый взгляд на браслет с орнаментом и глубоко вдыхает.

До прямого эфира три... две...

Пуск.

***

К осени в доме Маны все начинает ломаться.

Начинает «дрожать» свет в дневных лампах; засоряются водопроводные трубы, ржавеют краны, портится проводка.

Близится конец года.

В горячем кофе, который Мана глушит ведрами, умирают запоздалые насекомые. По утрам она находит их засохшие лапки на письменном столе.

Каждый день Маны расписан по минутам. Она ставит будильники на телефоне, первый, второй, пятый — чтобы ничего не забыть.

По вечерам сны приходят к Мане моментально — стоит только закрыть глаза. Обычно у нее не остается сил даже на то, чтобы подрочить.

Иногда Мана думает, что держится до сих пор только благодаря браслету на запястье.

***

Тем временем продажи растут. Все большее количество людей записывается на семинары и консультации к Мане; она помогает им найти себя, в ответ отдавая собственную частичку. Это похоже на жертвоприношение, возможно, но, чем больше отдаешь, тем сильнее становишься — Мане ли не знать.

Когда Мана выходит из дома, она больше не прячет шрам на щеке, не пытается скрыть его волосами.

Теперь она гордится им.

***

Они встречаются перед Днем всех святых, аккурат в последний день в году — по летосчислению, которое ушло в далекое прошлое.

На стене в кафе, куда Ману приглашает Кагари, — хрупкая мозаика из стекла; зубы Кагари белые, будто капельки молока, а глаза — темно-зеленые.

Очень красивые глаза.

— Это будто часть тебя выходит из тела, — пытается объяснить Мана. — Потому что ей слишком тесно. Будто твоей силы стало больше, и она сжигает тебя изнутри... Не поделишься с кем-то — умрешь.

Кагари хмыкает и ест растопленный шоколад.

— Я отдаю все, что могу, — Мана жестикулирует, не отводя взгляда от вышитого браслета на своей руке. — Слишком многое вижу... слишком уязвимая. Умру, если не сделаю. Наверное, это не сила, а слабость. Если бы я продавала свое тело, а не то, что вижу... мне было бы легче.

— Попробуй, — говорит Кагари, протягивая топленый шоколад.

Мана растерянно качает головой; тогда Кагари перегибается через стол и берет лицо Маны в ладони.

У ее губ вкус крови и шоколада.

Что-то вне тела Маны становится больше, еще, что-то обнимает Кагари, обвивает ее, присваивает — и Мане страшно от этого, потому что люди не бывают идеальными, потому что, если однажды Кагари от нее откажется...

Человек, оставивший Мане шрам на щеке, погиб несколько лет назад — несчастный случай.

Человек, в чьей фирме Мана когда-то работала, уволил ее без всяких на то оснований — и вскоре обанкротился.

Девушка, позавчера выхватившая у Маны из-под носа последнюю упаковку тайского чая, споткнулась на выходе из магазина и разбила колено.

В съемной квартире, где Мана живет, все ломается — гораздо чаще, чем в соседних, особенно к концу года.

Мана не знает, что это, вне ее тела.

Мана не может его контролировать.

Мана позиционирует себя как «провидицу» и проводит семинары один за другим, пока не падает без сил.

Мана отдает другим, позволяет им забирать по частичке себя. Только поэтому это, вне ее, не уничтожает ее саму.

Год назад Кагари подарила ей вышитый браслет. Мана не знает, что означает орнамент на нем, только точно такой же рисунок-татуировка охватывает бедро Кагари.

Кагари предпочитает деловой стиль в одежде, поэтому немногие видели эту татуировку.

Мана — видела.

— Не надо, — Мана отстраняется первой, спиной чувствуя чужие взгляды. Здесь не заграница, где на двух целующихся взасос девушек никто не обратит внимания. Кагари слишком долго прожила в другой стране, где даже однополые браки разрешены. — Конец года...

— Самое время начинать что-то новое, — соглашается Кагари. — Я приехала не для того, чтобы встретиться с тобой. Я приехала забрать тебя.

Мана не знает, что ответить.

Кагари говорит что-то о знакомых в посольстве, о том, что загранпаспорт можно сделать за два дня; Мана молчит.

Кагари ошибается.

Она думает, что приехала забрать Ману, но на самом деле угодила в ловушку. Если Мана не поедет с ней — долго Кагари не проживет, как и человек, когда-то оставивший на щеке Маны шрам.

То, что вне ее тела, не отпустило его. И Кагари тоже не отпустит.

Но Кагари — другая. Кагари подарила Мане браслет. Кагари поверила в Ману, доказала, что она имеет право на жизнь; Кагари сама ступила в зачумленный круг и не собирается бежать.
Кагари другая.

— Пойдем со мной, — Кагари опирается руками на стол, собираясь подняться; Мана задерживает ее, накрывает ее ладони своими.

Мане хотелось бы знать, какими на вкус кажутся ее губы для Кагари.

— Пойдем, — соглашается она.

Тому, что вне ее тела, плевать, как на них посмотрят окружающие: оно наконец заполучило Кагари в безраздельное владение.

@темы: G – PG-13, Lamento, фанфикшн

---

[Laora]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[Laora]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[Laora]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[Laora]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[Laora]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Награда.

[Laora]

Название: Награда
Автор:  Laora
Бета:  Red Fir
Размер: драббл, 458 слов
Канон: DRAMAtical Murder

Пейринг/персонажи:

 Клиа/

Серагаки Аоба,

 упоминаются

 Хага/

Йоши,

 Таэ,

 Рен,

 Найн

 и

 Харука, 

Акико (ОЖП)

Категория: слэш, гет
Жанр: флафф, повседневность
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Клиа и Аобе не удается побыть наедине
Примечание: драббл может быть прочитан как сиквел фика "Старшая"


— Хага-сан неравнодушен к Йоши-сан, — сказала Акико шепотом. Не хотела мешать Клиа — он, как и всегда по вечерам, сидел сверху, на крыше, и смотрел на звезды. Отвлекать его от этого процесса было нежелательно, а с крыши Клиа точно бы не свалился: как любой робот серии «Альфа», он превосходно прыгал. Как-то раз даже взял Аобу с собой в качестве груза… Давно это было.

До появления Акико в их общем доме Аоба с Клиа, бывало, смотрели на звезды вместе. С балкона. Клиа всегда раскрывал над ними свой прозрачный зонтик, чтобы звезды, падающие с небес, случайно их не убили.
Где-то в процессе такого созерцания звезд Клиа и Аоба начинали целоваться, а дальше все было просто замечательно; но теперь те вечера ушли в прошлое.
Два месяца назад родители Аобы на краткое время вернулись из исследовательского путешествия… и привезли с собой Акико — сестричку Аобы.

Найн и Харука не были родными Аобе по крови. Родных у него, созданного в результате генетического эксперимента, не было и в помине. Зато были люди, и не только, которые о нем заботились. И о которых заботился он.
Когда родители попросили Аобу присмотреть за сестричкой и уехали снова, на неопределенный срок, он просто не смог отказать.

Несмотря на очевидные сложности в личной жизни. Помнится, в последний раз Аобе и Клиа удалось побыть наедине четыре дня назад… пришлось запереться в ванной и лезть на стиральную машину. Незабываемые ощущения.

— Йоши-сан очень ему нравится, — тем временем повторила Акико, видя, что брат витает где-то в облаках. Для своих шести лет она была очень сообразительной девочкой.

Аоба поспешно сделал большие глаза:
— Что, правда?
— Честно-честно, — Акико серьезно кивнула; темно-рыжие волосы рассыпались по плечам. — Я видела, как он подглядывает за ней, когда она возвращается с работы. У него такой грустный взгляд!.. Наверное, он не решается поговорить с ней, потому что он лысый.

Аоба кашлянул.

— Только при нем это не говори.
— И не скажу! Но им нужно помочь. Пригласи Хагу-сана в гости, а бабушка Таэ пригласит Йоши-сан. Пусть они встретятся и поговорят! — добавила Акико, поглаживая уснувшего на руках Рена.

Со стороны балкона послышался шорох, а потом звучный «бам!» — это Клиа спустился с крыши.

— Я готов помочь Аобе и Акико-сан! — Клиа выглядел как никогда воодушевленным. — Буду предлагать темы для разговора… чтобы люди, которые любят друг друга, могли быть вместе!

Взгляд Клиа подсказывал: «И не люди — тоже».

Хотя, возможно, это было всего лишь воображение Аобы.

— Прекрасно, — Акико счастливо улыбнулась. — Братик, сегодня я иду спать к бабушке Таэ.

Она уже ушла, а Аоба с Клиа все смотрели на дверь, оба пораженные до глубины души.

Первым заговорил Аоба:

— Мне кажется… или она действительно поняла, что мы хотим побыть наедине?
— Это — награда, — Клиа счастливо улыбнулся, — за то, что мы одобрили план помочь Лысому-сану.
— Он не Лысый. Не Хаге, а Хага, — возразил Аоба.

Против того, что Клиа начал делать чуть позже, Аоба ничуть не возражал.

@темы: DRAMAtical Murder, G – PG-13, фанфикшн

---

Летняя история Коджаку.

[Laora]

Название: Летняя история Коджаку
Переводчики:  Red Fir,  Laora
Бета:  Laora
Форма: перевод официальной истории (вторичный перевод с английского)
Канон: DRAMAtical Murder

Пейринг/персонажи:

 

Коджаку/

Серагаки Аоба

Категория: слэш
Рейтинг: PG-13
Размер: 5744 слова
Краткое содержание: постканон линии Коджаку; Коджаку и Аоба идут на летний фестиваль, а потом смотрят на фейерверки

Весенние дни миновали: наступил сезон дождей, а затем непреодолимый жар, иссушающий кожу, вернулся вместе с летом. Температура быстро возросла, и в конце сезона дождей начинало казаться, что сама земля источает пар. Зимы на Мидориджиме были не такими холодными, как на материке, и не доставляли особых проблем, но летом здесь было гораздо жарче.

С приходом лета весь остров будто ожил — большинство жителей любили это время года. Мне всегда было трудно переносить большую жару, но внезапно для себя я ничего не имел против прогулок. Как ни странно, теперь, когда у меня были короткие волосы, справляться с жарой стало гораздо легче. Сейчас жители хотели восстановить остров, из-за чего это лето казалось еще более жарким. А со вчерашнего дня на Мидориджиме было оживленно и шумно: все готовились к летнему фестивалю, который должен был состояться сегодня, у местного храма. Когда островом управлял Тоэ, у фестиваля был куда более скромный размах, да и людей было гораздо меньше, — но этот год отличался от предыдущего. Жители объединили усилия, желая восстановить Мидориджиму, и подготовка к фестивалю проходила с куда большим энтузиазмом, чем в предыдущие годы. Я всегда с нетерпением ждал фестиваля, даже в предыдущие годы, и конечно, в этом году тоже собирался пойти.

Бабушка из года в год встречалась с соседями и проводила фестиваль вместе с ними. Выглядели они как группа пожилых людей, которые всю ночь поют, пьют и буянят. Пожилые люди на Мидориджиме вообще славились своей бодростью. На таких встречах бабушка раскрывалась с новых для нее сторон, надевала модную и яркую летнюю одежду, которую не носила каждый день. Должно быть, она действительно наслаждалась этим событием. Во время фестиваля я обычно выходил вместе с бабушкой, здоровался с соседями и знакомыми, а после мы разделялись, и я, как правило, шел выпить с парой друзей… вроде того.

Но на этот раз все было иначе.

— Извините за вторжение! Аоба, ты уже готов?
С наступлением вечера я проводил бабушку на встречу, а чуть позже пришел Коджаку. В этом году я пообещал пойти на фестиваль вместе с ним, и мы договорились встретиться у меня дома.

— Да-да, я сейчас…

Когда я вышел в коридор и увидел Коджаку в дверном проеме, то почувствовал, что мое сердце пропустило удар.

Сегодня Коджаку был в юкате. Нет, ясное дело, он надел ее на фестиваль, но выглядело это не так, как всегда, и я, сам того не желая, взгляд отвести не смог. Юката Коджаку была неброской, темно-синей с вертикальными серыми полосами. Она только добавляла ему мужественности, и я был несколько потрясен. Он выглядел необычно, не как каждый день.

— Что такое?
— Нет, ничего, я уже готов.
— Отлично!

В его взгляде был непроизнесенный вопрос, но я уже пришел в чувство и повел его в гостиную. Странно… До этого я уже видел Коджаку в юкате, почему тогда сейчас так заволновался? Может, потому, что теперь у нас были другие отношения. Мы прошли через прихожую к гостиной, и Коджаку улыбнулся, заметив разложенную на диване юкату.

— О! Красивый узор.

Я пообещал Коджаку, что не только пойду с ним на фестиваль, но и юкату надену. Это я и имел в виду, говоря, что готов. Я думал, что смогу надеть юкату сам. Когда я был маленьким, в этом мне, бывало, помогала бабушка, а я наблюдал за ней, поэтому представлял, что следует делать. Но вряд ли это вышло бы у меня достаточно хорошо… Точнее сказать, однозначно бы не вышло. Когда я говорил с Коджаку о фестивале, то упоминал об этом, и он согласился помочь. Коджаку всегда носил традиционную одежду, так что для него в этом не было ничего сложного. Как хобби.

— Иди сюда.

Чужая помощь в подобном деле не могла не смущать, но я покорно сдался на милость Коджаку. Мою юкату, серую с голубым цветочным узором, бабушка шила сама. Фестиваль в последние несколько лет едва ли можно было назвать таковым, поэтому, когда я посещал его раньше, то не надевал юкату. С тех пор, как я носил ее в последний раз, прошло довольно много времени.

Коджаку действовал куда более умело, чем я предполагал, и вскоре закончил меня одевать. Повязав оби, Коджаку осмотрел меня с головы до ног, а затем улыбнулся.

— Тебе очень идет.
— ...Правда? Обычно я не ношу такое, и мне немного не по себе.

Из-за его похвалы я чувствовал некоторое смущение. Обычно он не говорил настолько непосредственных комплиментов, и я точно знал, что не смогу ответить настолько же откровенно.

— Как по мне, тебе юката подходит больше, — тихо сказал я, и Коджаку улыбнулся еще шире, обнимая меня за плечи. — Что?
— Хм?

Я посмотрел на него и увидел, что Коджаку улыбается. Я смущался все больше и уже готов был удрать из-под руки Коджаку, когда почувствовал у самого уха его дыхание.

— Тебе правда идет. Твоя шея выглядит очень сексуально.
— ...!

Он прошептал это мне на ухо, заставив кожу покрыться мурашками. К лицу прилила кровь, и я оттолкнул руку Коджаку.

— Ты!...
— М-м?

Коджаку состроил невинную улыбку и потянулся за двумя маленькими хаори на диване.

— Приступим к следующей части. Это — для Рена и Бени, отличная работа, как и ожидалось от Taэ-сан.

Бабушка сделала хаори и для наших Помощников, — им тоже захотелось надеть их на фестиваль, стоило только о нем упомянуть. Я задержал дыхание и заставил себя успокоиться, а потом взял Рена на руки и одел на него хаори. Коджаку точно так же нарядил Бени.

— Хорошо сделано, Таэ-сан! Восхитительные хаори!

Уже в хаори, Бени довольно вспорхнул на плечо Коджаку и распахнул крылья.

— Рен, тебе не будет жарко?
— Нет, все в порядке. Ткань отлично пропускает воздух.

Сидя у меня на руках, Рен завилял хвостом. Я говорил как чересчур заботливый родитель, но Рен выглядел так мило.

— Хорошо, тогда идем.

Коджаку открыл дверь и обернулся, посылая мне улыбку.

В последний раз, когда мы вместе ходили на фестиваль, мы были детьми. А сегодня еще и юкаты надели, которые обычно не носили, и я чувствовал волнение, совершенно не соответствующее собственному возрасту. Пытаясь успокоиться, я вышел из дома вместе с Коджаку.

***

Оживление на улицах, начавшееся с самого утра, только возросло. Вокруг было много людей, и их становилось все больше, пока мы шли к храму, где проводился фестиваль. Палящие солнечные лучи уступили дорогу другому жару, не похожему на дневной. Безлюдные обычно улочки заполнились мужчинами и женщинами, и вездесущими детьми, так что атмосфера царила не такая, как всегда. Вокруг было множество людей, одетых в юкаты, и разукрашенных домов и магазинов, выглядевших очень пестро. Кроме того, над нашими головами покачивались бумажные фонари, которые испокон веков использовались во время фестивалей. Мы с Коджаку медленно шли, увлекаемые другими людьми, — я не особенно люблю толпы, но сейчас был вовсе не против. Мне было весело. Чем дальше мы продвигались, тем громче становилась музыка фестиваля, и вскоре я увидел прилавки.

— О! Это здесь, мы пришли... Ха-а!.. Это фестиваль!.. — пробормотал и я глубоко вздохнул, не в состоянии справиться с нарастающим волнение.
Для меня фестиваль — это всегда прилавки. А прилавки — еда. Вот как я это себе представляю. Так что я немедленно начал присматриваться к надписям на прилавкам, отыскивая мою любимую еду, продающуюся на фестивале. Нельзя сказать, что я ел ее часто, но, придя на фестиваль, был просто обязан купить эту еду. Переводя взгляд с одной разноцветной развевающейся надписи на другую, я нашел то, что искал.

— Там! Вот она, жареная кукуруза!

Среди рядов из еды и прилавков я нашел свою любимую поджаристую кукурузу, должно быть, благодаря аппетитному запаху, который от нее исходил. Я всегда покупал ее, если мог найти. Возле прилавка стояло пять или шесть человек. Я хотел занять очередь и, обернувшись к Коджаку, увидел на его лице улыбку. Он кивнул мне, словно младшему брату, за которым присматривал:

— Твоя любимая, так? Поторопись и купи ее.

Он обращался со мной как с маленьким, и этот тон немного раздражал, но важнее всего сейчас была жареная кукуруза. Я направился к прилавку и занял место в конце очереди, но долго не прождал — старик, продававший кукурузу, работал быстро, так что вскоре я смог купить свою порцию.

— Горячо!

Соблазнившись поднимающимся горячим паром и запахом соевого соуса, я тут же откусил большой кусок. Вкус и ощущение твердости во рту были такими же, как раньше. Я с удовольствием жевал и уже собирался идти обратно к Коджаку… а затем замер. Коджаку отошел в сторону, чтобы не мешать людям пройти, и разговаривал с двумя девушками. Даже на расстоянии можно было увидеть, как они счастливы, — скорее всего, они были его клиентками. Так вот в чем дело...

В тот момент, когда я увидел их, мое воодушевление пошло на убыль. Я знал, что с этим ничего нельзя было поделать. Так случалось и раньше, — часть работы Коджаку. Да и фестиваль только вдвоем мы проводили впервые. Но почему-то на сердце стало так тяжело. Коджаку заметил меня, помахал рукой, прощаясь с девушками, и подошел ко мне.

— Извини, что заставил ждать.
— Нет, нисколько. Ничего, что ты их так оставил?

Девушки все еще стояли неподалеку и смотрели на нас. Их взгляды казались... уязвленными. Коджаку невесело улыбнулся, потом вздохнул, не поворачивая головы.

— Ничего. Они уже достаточно выпили, а я здесь не на работе. Кроме того... — Коджаку улыбнулся, мягко коснувшись моей челки. — Не хочу, чтобы что-то мешало проводить нам время вдвоем. Это важно, знаешь ли.
— …Да что ты говоришь.

Желая скрыть смущение, я отвернулся и вгрызся в кукурузу. Несмотря на то, что слова Коджаку смущали, вместе с тем я чувствовал себя счастливым. Раньше я много раз видел Коджаку на фестивале в окружении женщин, но в этом году он отказался от всех приглашений. Поразительно, как запросто он отбросил прошлое и просто сделал это. Наблюдая, как я жую кукурузу, Коджаку медленно приподнял уголки губ.

— Знаешь, это, кажется, действительно вкусно. Дашь попробовать?

Коджаку открыл рот, и я протянул кукурузу ему. Он откусил немаленький кусок, облизнул пальцы и улыбнулся.

— Объедение.
— Разве я не говорил?

Видя улыбку Коджаку, я не мог не вспомнить о нашем детстве. Я словно вернулся в то время, когда был непослушным ребенком, и улыбнулся ему в ответ. Отношения между мной и Коджаку теперь были другими. Но дружба, которую мы пронесли через все это время, никуда не делась. Не только я, но и для Коджаку думал, что это очень важно.

***

После мы прогуливались вдоль прилавков. В тире Коджаку сбил небольшую фигурку попугая и отдал ее Бени со словами «Держи, твоя невеста». Бени захлопал крыльями и закричал «Не смей надо мной издеваться!», но потом, присмотревшись, пробормотал: «Вкус у тебя ничего так». После этого мы встретили Йоши-сан, Хагу-сана, злобных деток и членов «Benishigure». Последние уже изрядно набрались и, завидев нас, принялись дразнить: «У вас что, свида-а-ание?». Я несколько встревожился, но Коджаку шокировал их гордым ответом: «Да!»

Они наверняка решили, что Коджаку просто дурачится, поэтому оставили нас с пожеланием «Будьте счастливы вместе!» Хоть я и не планировал особенно скрываться и хотел флиртовать на людях и все такое, этот громкий ответ... Что ж, это было полностью в стиле Коджаку. Время от времени случались подобные неловкие ситуации, но обычно в итоге все счастливо улыбались; по мне, это очень здорово, что люди могут вести себя так. Я думаю, нет ничего лучше, чем когда все улыбаются.

***

После прогулки вдоль прилавков и посещения храма мы покинули фестиваль, наблюдая за тем, как люди несут небольшой паланкин, окруженные праздничным шествием. Следующим местом назначения был дом Коджаку. Сегодня вечером должно было быть шоу фейерверков, и мы с Коджаку могли видеть это шоу в его окно. Когда мы добрались до его дома, до запуска фейерверков оставался целый час. Поэтому мы направились в столовую и какое-то время говорили о разных пустяках, приправив разговор некоторым количеством выпитого. Мы не ели — я был сыт после всего съеденного на фестивале.

Бени сказал, что ему нравится звук фейерверков, и закрылся в ванной. И правда, одного только звука салюта было достаточно, чтобы заставить его нахохлиться. Рен последовал за Бени и тоже остался в ванной.

— Ха... было весело. Я много чего съел и увидел, и мы со многими встретились.

Я поднял стакан со стола, отпил глоток и посмотрел в открытое окно. Фейерверк еще не начался, и небо было черным как смоль.

— В последний раз мы выбирались на фестиваль, когда были детьми.

Коджаку тоже взял стакан и, наклонив его, неторопливо поинтересовался:

— Да, кстати, как там Taэ-сан?
— Прекрасно. Скорее всего, будет праздновать всю ночь.
— А, вместе с соседями. Энергии наших пожилых людей можно только позавидовать.
— Я бы даже сказал, что они куда энергичнее нас. — Я улыбнулся, намереваясь отпить, и обнаружил, что в стакане пусто.

Предложенный Коджаку напиток был сладковатым и очень приятным на вкус. Он не казался крепким, и обычно я старался не пить много, но сегодняшняя выпивка была настолько хороша, что я прикончил уже два стакана. Еще совсем немного, подумал я... и почувствовал, как закружилась голова, когда я потянулся за бутылкой.

…Э?

Все-таки это был крепкий алкоголь.

— …

Может, потому, что я только сейчас это понял, тело внезапно начало гореть, а веки потяжелели. Может, я был немного… пьяным? Да нет. Очень даже пьяным. В ушах стучало.

— ...Эй, Аоба? Ты покраснел. Уже захмелел?

Коджаку смотрел на меня с удивлением, и я помахал рукой, показывая, чтобы он не беспокоился.

— А, я — нет.
— Да, я уже вижу. Напиток очень мягкий, и ты, наверное, был неосторожен? Ох, мне следовало предупредить тебя с самого начала.
— М-м…

Я кивнул, не особенно понимая, о чем он. Я не мог ни о чем думать. Моя речь и движения стали медленнее. Обычно, когда такое происходит... Я действительно напился. Коджаку встал и подошел ко мне, дотронулся до моей щеки рукой и нахмурился.

— Горячий. Ты слишком легкомысленный. Не пей больше, я принесу воды.
— Не волнуйся, я в порядке.
— А мне кажется, что нет.

Когда я потянулся, чтобы наполнить свой стакан, Коджаку накрыл его своей рукой. Я надул губы и схватил его за руку, притягивая к себе.

— Ко… джаку!..

— Эй... ох!

Он почти упал на меня, послышался звук удара, — он вовремя уперся ладонью в стол.

— ...Аоба!

Я не возражал против растерянного выражения на лице Коджаку, и, воспользовавшись моментом, обнял его за шею.

— ...Знаешь...

Стол дрожал, бутылка на нем была близка к тому, чтобы расстаться со своим содержимым.

— Погоди, Аоба... Мы так упадем, и что-нибудь разольется.

Коджаку попытался отстранить меня, отодвинулся в сторону и в результате оказался на полу.

— Хах…

Это был вздох проигравшего. Развеселившись, я приподнялся, чтобы пересесть на Коджаку.

— ...! Эй…

Пока Коджаку пытался опомниться, я подвинулся на его коленях, и мы оказались лицом к лицу.

— …Аоба.
— М-м?

Я слегка покачнулся, когда отвечал, и Коджаку, прижатый мной к полу, едва успел вытянуть руку вдоль моей спины, чтобы не позволить упасть.

— Ты... не просто легкомысленный, ты заноза та еще.
— Я не заноза!
— Ты правда так думаешь?
— Я не заноза!
— …
— Ха-ха-ха, — я не знал, почему мне так захотелось смеяться, и захохотал во весь голос, совершенно себя не контролируя. Чем дальше, тем смешнее мне становилось, и я никак не мог прекратить это. Коджаку смотрел на меня с обескураженным выражением.

— Ну, ты всегда быстро надирался...
— Я не надирался!
— Да, да.
— Ко-о-оджаку!
— Что?
— Я все хотел у тебя спросить.
— Что такое? Алкоголик.
— Я не алкоголик! Слушай! Лучше отвечай как следует, это важно, хорошо?
— Ладно, ладно.
— В общем, ты когда-нибудь сожалел об этом?
— Сожалел? О чем?
— О том, что мы с тобой вместе.
— …

Коджаку закрыл рот, не издав ни звука, очевидно, удивленный. Я смотрел на его лицо. До этого я не следил за тем, что несу. И не смог удержать эти слова.

— Назад уже не вернуться, так? Мы уже не сможем остаться друзьями. Так что я спрашиваю, не думал ли ты, что нам следовало бы остановиться, или, знаешь, что девушки лучше.
— …

Посреди фразы я почувствовал себя так, будто сказал что-то дурное. Не нужно было болтать об этом вот так запросто. Но я не мог остановиться, и теперь молча таращился на Коджаку. Образы Коджаку, окруженного девушками, всплывали в сознании. Я ощутил неясное чувство, постепенно проникающее в меня.

Несколько мгновений Коджаку молчал, потом набрал в грудь воздуха.

— Что насчет тебя? Аоба, у тебя были такие мысли?

— У меня? Я…

Я был сбит с толку такой прямотой, и яростно вцепился в воротник Коджаку.

— Нет! Конечно, нет! Ты сомневаешься во мне?!
— Я не сомневаюсь в тебе. Разве не ты спросил меня первым?
— Не делай вид, что не знаешь, насколько я дорожу тобой, засранец! — продолжал я, игнорируя слова Коджаку. — Тогда, в детстве, когда ты вернулся на материк, я… мне было так грустно, я чувствовал себя жалким. Конечно, я много о чем передумал с тех пор, как мы начали встречаться, мне нужна была смелость, чтобы двигаться дальше, и не то чтобы я ни о чем не беспокоился!

Когда я отпустил его воротник, Коджаку приложился спиной о стену. Но он просто молча смотрел на меня, и на его лице не было ни намека на боль.

— Ты всегда был для меня героем, я не хотел тебя терять! То расставание, в детстве, уже было болезненным, я не хочу еще раз такое испытать… Я хочу навсегда остаться с тобой. Это значит… значит, что я люблю тебя! Понял?!

Я вновь схватил Коджаку за воротник, приближаясь к его лицу.

— Понял?!

После того, как я высказался, мне стало гораздо легче, — было такое чувство, что груз на сердце исчез. Я бы никогда не сказал подобного в трезвом состоянии, но стоило напиться, и мой самоконтроль улетучился.

Коджаку прямо смотрел на меня, положив руку поверх моих. Этот жест был странно нежен, и я невольно отпустил его одежду. Теперь никто не придавливал Коджаку к стене. Он улыбнулся и прижал ладонь к моей щеке.

— Идиот. Я никогда ни о чем не пожалею, если это касается тебя. Прости, если я заставил тебя думать, что так и есть.
— …
— Я рад, что мы об этом поговорили. И что ты относишься ко мне именно так.
— …Заткнись.

Большой палец Коджаку спустился с моей пылавшей щеки к губам. Коджаку ласково посмотрел на меня и продолжил:
— Я ни о чем не жалею. Я готов повторять это столько раз, сколько пожелаешь. Я люблю тебя. Я так сильно тебя люблю, Аоба.
— …Вот как. Тогда поцелуй меня.
— ...Ох.

Коджаку улыбнулся не без удивления, потом отодвинулся от стены и приблизил свое лицо к моему. Наши губы вот-вот должны были соприкоснуться... когда внезапно прозвучал дверной звонок. Мы попытались не обратить на него внимание и продолжить, но звонок прервал нас еще дважды или трижды, вновь и вновь заявляя о себе.

— ...Минутку.

Коджаку вздохнул, ссадил меня со своих колен и поднялся. Мягко коснувшись моих волос, он направился к двери. Я опустился на пол, вынужденный ждать, и принялся наблюдать за Коджаку. Голос, доносящийся из прихожей, пронзил дымку моих мыслей, затуманенных алкоголем.

…Этот голос. Это была женщина. Я будто упал на землю из облаков, в которых витал, и ощутил холод. Неясное чувство вернулось. Ну... конечно. Раньше он всегда ходил на фестиваль с девушками, две из них и сегодня его звали. В этом году все было иначе, но для них не так уж все и отличалось. Я прислушался; женский голос был слишком высоким и срывался, она явно немало выпила. Я услышал паузу, потом утешающий голос Коджаку. Я не мог сказать, о чем он говорит. Слушая их, я почувствовал, что хочу уйти.

Мне было очень неловко. Может, потому, что мы оба парни. Конечно, в этом не было ничего дурного, но я чувствовал свою вину. Возможно, виной всему был алкоголь, который раздувал мои эмоции, но все эти сложные чувства едва ли не задыхаться заставляли, и я поднялся, направившись в спальню. Я упал на кровать, зарывшись лицом в мягкое покрывало. Пытаясь справиться с болью и ощущениями, охватившими все мое тело, я предался ненависти к себе, сопливой и совершенно недостойной. Все дело... Я не хотел принимать это, но все дело было в ревности.

— Отстой... — пробормотал я, скорчившись на постели. Я не знал, сколько прошло времени перед тем, как раздался звук закрывшейся двери, и в комнату влетел Коджаку.

— Извини, я виноват. Помнишь, мы встретили… эй?

Коджаку остановился, потом я услышал его быстрые шаги по направлению к спальне.

— Ты был здесь? Так напился, что спать хочется?
— Да… можно и так сказать, — ответил я, уткнувшись лицом в матрас, чтобы он не заметил — я не устал и уже не так пьян, как раньше. Но Коджаку мог заметить малейшее изменение в моем настроении. Он сел на кровать и осторожно похлопал меня по спине.
— Аоба, правда, извини. Не сердись.
— Я не сержусь.
— Сердишься.
— С чего ты взял?
— Ты лежишь на кровати вниз лицом.

— Просто сплю, — отозвался я, не в состоянии поднять голову, потому что знал, что не смогу удержать нейтральное выражение. Я был потрясен тем, насколько меня выбила из колеи подобная мелочь. Даже притом, что прежде чувствовал себя абсолютно прекрасно, видя Коджаку с девушками. То, что привязанность к кому-то может сделать человека настолько мелким, просто поражало. Коджаку всегда четко отделял свою частную жизнь от личных интересов, и я знал, что сейчас он совсем не такой, как раньше, когда просто развлекался.

— Эй, фейерверки вот-вот начнутся. Аоба, — Коджаку пощекотал волосы у меня на шее сзади, но я так и остался лежать неподвижно. Начиная ненавидеть себя за мрачность, я быстро поднялся. Встретил взгляд Коджаку.

...И немедленно отвел глаза.

— …Все еще сердишься?
— Вовсе нет.
— Эй…

Стоило открыть рот, и я тут же возразил ему. Я знал, что не должен так упрямиться, но не мог остановиться. Коджаку растерянно посмотрел на меня, а потом рассмеялся.

— Аоба, я рад, что ты ревнуешь меня и все такое, но давай на сегодня покончим с упрямством.
— Я не…
— Ты же знаешь, что у тебя нет причин злиться.
— …

Поставленный перед подобной формулировкой, я не мог возразить. Я открыл рот, понимая, что веду себя как ребенок.

— Я знаю, но... прямо сейчас я себя ненавижу.
— Ненавидишь? За что?
— За то, что волнуюсь, когда вижу девушек, и ревную. Это... отстой. Я же знаю, что в этом нет смысла.

Я посмотрел на Коджаку, ожидая ответа, и увидел, что он опустил глаза и качает головой.

— Но разве это не естественно?
— Естественно?
— Да. Беспокоиться и ревновать, — в этом вообще нет ничего странного. Начни какой-нибудь парень тебя кадрить, я бы тоже был не в самом лучшем своем настроении.
— Но все по-другому, это де часть твоей работы… Я знаю, но...

Я не мог выразить свои мысли, и Коджаку коснулся моих волос, пропуская пряди между пальцев.

— Аоба, разве ты не знаешь, почему так себя чувствуешь?
— …
— Потому что ты очень сильно меня любишь.

Услышав это, я почувствовал, как вспыхнуло лицо. Коджаку тоже казался несколько смущенным, и в его улыбке была некоторая неловкость.

— М-да, и что я только несу. Я могу снова заставить тебя беспокоиться из-за моей работы. Но я не хочу, чтобы ты волновался... Поэтому просто скажу. Я никогда не предам тебя. Пожалуйста, верь мне.
— Коджаку…

Рука, гладившая мои волосы, коснулась лица, немного приподняв подбородок. Наши лица медленно приближались друг другу… а затем из окна раздался гром.

— …Ох.
— Фейерверки начались.

Коджаку засмеялся, встал с кровати, выключил свет и вернулся. Я пристально смотрел на яркие лепестки, разворачивающиеся, а затем увядающие в ночном небе. Звуки взрывов доносились с некоторым запоздание.

— Так красиво…

Позабыв о своем смущении, я с полуоткрытым ртом смотрел на фейерверки. Я слышал, что из этой комнаты можно ясно видеть фейерверки, и это оказалось правдой. Большие и маленькие, фейерверки всевозможных цветов и форм отправлялись в полет, исчезая в темном ночном небе. Я любил фейерверки ручной работы больше, чем любые сияющие при помощи электричества украшения. Не было ничего более прекрасного, чем яркие моменты перед тем, как мерк очередной фейерверк. Завороженный фейерверками, я почувствовал, что меня обнимают сзади. Я уловил запах Коджаку и молча прислонился к его теплу.

— …Они прекрасны, — шепнул он мне на ухо. — Но сейчас я бы хотел не просто смотреть на фейерверки.

Я повернулся к нему и увидел в глазах Коджаку нежность. Прижавшись к его груди, я осторожно прикусил его губы. Мы медленно сосали губы друг друга, жалея, что придется отстраниться. Коджаку стал куда горячее, чем раньше, и прижал меня даже теснее, пряча лицо у меня на плече. Его нос, щекоча, слегка задевал шею.

— Аоба. Следующий год, и послеследующий, и все годы после… Давай наблюдать за фейерверками вместе.

Его нежный голос прозвучал в тишине, в моменте между фейерверками.

Вместо ответа я накрыл его руку своей, переплел наши пальцы и крепко сжал.

@темы: переводы, DRAMAtical Murder, G – PG-13, официальные материалы

---

[Laora]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[Laora]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Самое страшное оружие в играх от Nitro+CHiRAL.

[Laora]

Название: Самое страшное оружие в играх от Nitro+CHiRAL
Автор:  Laora
Бета:  Red Fir
Форма: фандомная аналитика
Канон: Togainu no Chi, Lamento, Sweet Pool, DRAMAtical Murder
Пейринг/Персонажи: основные
Категория: джен, слэш
Рейтинг: PG-13
Размер: 1600 слов
Примечание: о самом страшном оружии во всех играх; осторожно, спойлеры, много имен и терминов.

Как во всех играх с элементами боевки, оружия в графических романах от Nitro+CHiRAL хватает. Подход к этому оружию, возможно, не такой серьезный, как в тех же фэнтези-романах, где у главного героя непременно обязан быть особенный меч. Или лук, или пистолет, на худой конец.

В играх от Nitro+CHiRAL оружие ценно не как желанная награда, а прежде всего как предмет, который может что-то рассказать о персонаже. В каждой игре с оружием таким образом связана целая история, которая раскрывается постепенно… и приводит к совершенно неожиданному, казалось бы, финалу, во всех случаях с этим оружием связанному.

Рассмотрим все игры по порядку.


Первое оружие, на котором останавливается взгляд в Togainu no Chi — это кинжал главного героя игры, Акиры. Кроме того, что принадлежит неоднократному победителю соревнований Bl@ster, кинжал примечателен надписью, которая на нем сделана, «фирменным знаком» Нано, подарившего ребенку-Акире кинжал. Это оружие — ключ к скрытой памяти Акиры, да и ко всей игре; благодаря ему многое проясняется.

Кинжалов и ножей в Тошиме немало, это, похоже, самое удобное оружие в месте, где огнестрел запрещен правилами Игуры. Именно нож Рин при первом знакомстве дарит Кейске, чтобы тот не был совсем уж беззащитен. Забегая наперед, в своем пути Кейске использует нож, чтобы угрожать Акире и добиться от него НЦ-сцены, то есть подарок Рин сделал зря.

А может, и не зря. Тесаком Кейске в любом повороте игры позже разживется, отобрав его у убитого Такеру. Символично, кстати, — потеряв жизнь, персонаж Togainu no Chi теряет и оружие, оно находит себе нового владельца, который уносит его в качестве трофея.

Например, Рин в своем пути при следующей после Тошимы встрече с Акирой приносит ему нихонто Шики (предположительно катана, но тут мнения разошлись) — как подтверждение того, что Шики оружие больше не понадобится. В свою очередь, в пути Шики последний приносит Акире стилеты Рина, которого он только что убил.

С нихонто Шики всех вообще связывают крайне противоречивые отношения. В линии Шики оружие становится ключевым звеном, связующим Шики с Акирой; в «Военной концовке» Шики заделывается главнокомандующим объединенной Японии и держит нихонто в руках. При этом стоящему рядом Акире кажется, будто Шики сжимает не оружие, а «его собственную жизнь». Во второй своей плохой концовке Шики рубит нихонто направо и налево всех, кто посмеет к Акире прикоснуться.

В «Истинной концовке Шики» нихонто переходит к Акире, который им благополучно валит охотников за наградами, преследующих его и впавшего во вселенское равнодушие Шики.

В линии Нано нихонто, опять же, притаскивается для Акиры как доказательство гибели Шики, после чего у Нано и Акиры происходит первая НЦ-сцена. Оружие вообще является непременным условием для того, чтобы уложить кого-то в постель. Шики и Нано приволакивают свои трофеи Акире и после этого разводят его на НЦу, Кейске, как уже было сказано, угрожает ножом, Мотоми чуть не придушивает, узнав о прошлом Акиры, а после раскаивается, Арбитро выбирает «женское оружие», подсыпав Акире в пищу непонятный наркотик; Рина, наоборот, ранит Акира, когда тот пытается его убить, после этого происходит стандартный харт-комфорт (и Акира в нем доминирует, а не наоборот). Гунджи и Киривар, если Акире вследствие выбора игрока не повезет попасться им в руки, тоже применят к нему свое оружие, в обоих случаях достаточно жестоко. Оружие, кстати, у них тоже не самое обычное: у Гунджи — багнаки, у Киривара — стальная труба, у которой даже есть имя, «Мицуко» («дитя света»).

Огнестрельное оружие в пределах Игуры запрещено, но есть исключения: его позволено носить охранникам Арбитро. Кроме того, пистолет имеется у Мотоми; использовать его он может и для того, чтобы защитить Акиру, и против него.

Еще огнестрел есть у Эммы и Гвена, которые охотятся в Тошиме на Нано.

Если учесть, что Арбитро, Мотоми и Эмма принимали участие в создании Нано, можно заключить: огнестрельное оружие есть у тех, кто имеет какое-либо отношение к мирской власти. Беззаконникам вроде участников Игуры оно уж точно не светит, хотя вон Кейске какое-то время успешно обороняется от явившихся в Тошиму солдат при помощи деревянного бруска. Против лома нет приема!.. Жалко только, что это печально закончилось.

Тем не менее, главное оружие игры — не брусок, не огнестрел, не козырный кинжал Акиры и даже не нихонто.

Это… Нано. Экспериментальный образец, идеальный солдат Николь Премьер, выведенный в лаборатории.

Его разбавленная кровь, также известная как лайн, продается в Тошиме как допинг, после которого начинает нереально колбасить. Шики, не любящий Нано, знает, что лайн как-то с последним связан, а потому без колебаний убивает всех, кто его употребляет.

Таким лайноюзерам, помимо прочего, становится дурно, когда они случайно пробуют на вкус кровь Акиры. И на то есть причина.

Акира — тоже экспериментальный образец. Он не суперсолдат, зато его кровь нейтрализует воздействие крови Нано. В линиях Кейске и Нано Акире при помощи своей крови удается Кейске спасти от лайнового помешательства.

Мотоми, ненавидящий проект суперсолдата и все, что с ним связано, по личным причинам, потому и хочет убить Акиру — из-за его крови. Впрочем, в концовке Нано ему это не удается; «идеальное оружие» покидает Тошиму вместе со своим «антидотом».


В Lamento оружие у всех очень странное и классифицируется с трудом. Сразу видно, что над его дизайном как следует поработали; помимо прочего, оружие, вероятно, указывает на характер владельца: узкий меч и кинжал у Рая, замкнутого и холодного, двуручный меч с широким лезвием — у открытого миру Асато; пугающие изогнутые клинки, похожие на когти, у демона Фрауда, который любит принимать драконий облик; «благородный» клинок у не особенно общительного и не воинственного демона печали Кальца.

Оружие само по себе не так уж и важно, как и его носитель, воин; в мире Lamento их называют «тоуга». Тоуга, бойцы, работают в паре с санга, местным аналогом магов. Санга «поют» во время боя; никто, кроме их тоуга и тоуга-санга противника, не слышит этой «песни». Обычно чей санга сильнее, того и победа в бою.

«Песня» санга — разновидность магии.

Например, «песня» главзлодея игры Ликса поднимает мертвых рибика, тех, с которыми воюет троица Коноэ-Рай-Асато. «Песня» Фири, помощника Ликса, обеспечивает тому дополнительные плюшки в конце игры, пока сам Фири умирает — песня выпивает из него силы. Фири нужен Ликсу как динамик — усиливает «песню».

Кровь санга придает песне больше сил, поэтому Фири и приходится умереть. Санга Ул в игре режет свои руки, чтобы песня была сильнее; в хороших концовках Рая, Асато и Бардо без крови тоже не обходится.

Другое оружие санга нужно или для общего развития, или для вида (как Ликсу и Фири), или если с тоуга дела обстоят паршиво. Начинающие санга, вроде Коноэ, вынуждены использовать клинок в бою, как тоуга.

Тоуга может стать любой. Санга нужно родиться.

В этом смысле у Коноэ хорошая наследственность. Его отец, Шуи, был кандидатом в Верховные санга, даже после смерти благодаря своей силе во многом остался, ходит в виде призрака. Но наследственностью особенность Коноэ не ограничивается.

Дело в том, что отец Коноэ не только был санга, но и подружился совершенно случайно с Ликсом. После того, как хижину Ликса, расположенную в глухом лесу, сожгли, Шуи убили. Ликс решил, что это Шуи его предал, проклял свои эмоции и избавился от них радикальным образом — засунул в еще нерожденного Коноэ. Унаследовав способности Шуи и эмоции Ликса, Коноэ является особенным санга. О нем даже сказано в пророчестве; с помощью призрака Шуи Коноэ удается «спеть песню», после которой Ликс добровольно отрекается от злодейства и перестает существовать как личность, «влившись» в Коноэ.

Если идеальным оружием в Togainu no Chi были Нано и его «антидот» Акира, тут это — «песня». Песня Коноэ, как оказывается в итоге; «Lamento» с латыни переводится как «плач», что опять же отсылает нас к песне. Характерно, что и название Togainu no Chi, «Кровь проклятого пса», дает намек и на кровь экспериментального образца-Акиры, и на него самого (Акира — распространенная собачья кличка).


Едем дальше. В игре Sweet Pool с оружием негусто, ведь действие происходит в условно «нашей» реальности. У персонажа по имени Китани, телохранителя и бывшего якудзы, есть пистолет; у взбесившегося временно школьника Макото — нож для резки бумаги. Притом главному герою игры, Йоджи, удается убедить Китани не использовать пистолет, а против Макото и его страшного оружия поможет Тецуо, если игрок нажимал правильные кнопочки.

Словом, само по себе оружие в игре несостоятельно. Потому что, кроме Йоджи, в игре мелькает некто Чистокровный, способный просто попросить человека о чем угодно, и тот сделает. Работает безотказно.

Опять же, название игры связано с условным «бассейном», из которого вышло все живое, в том числе выполз и Чистокровный. Правда, выползти ему удалось только в одной концовке.


В DRAMAtical Murder, как и Lamento, встречается непонятное оружие. Особенно отличился Коджаку; классифицировать его оружие не так просто, как кажется. Из необычного можно еще вспомнить мегафон Акушимы, местного представителя правоохранительных органов. Этот мегафон при необходимости стреляет не хуже пулемета.

Вообще, самое ходовое оружие в мире DRAMAtical Murder — Помощники. Иногда они тоже могут стрелять лазерами, как собаки-охранники в Овальной башне, но чаще помогают хозяевам пробраться куда нужно… и сражаются, повинуясь их приказам, в виртуальной игре Райм. Это своего рода «техномагия».

Кроме того, в игре встречаются Альфа, роботы, использующие «красящую музыку», после которой человек становится аналогом зомби. Эту музыку, кстати, можно и в клубах запускать.

Один из персонажей игры, Клиа, тоже робот, внешне отличающийся от Альфа только двумя родинками на подбородке, также может «петь», но его песня, в отличие от песен санга из Lamento, является ею в полном смысле этого слова. Она способна победить роботов-Альфа.

Но самое главное оружие на службе у злодея игры — это паренек по имени Сэй, который может гипнотизировать всех взглядом. Альфа и «красящая музыка» были созданы именно на основе его способностей. Как и Акира, над которым с детства проводили эксперименты, и Коноэ, в которого с младенчества магией вложили чужие эмоции, и Йоджи, «выведенный» специально для того, чтобы родить Чистокровного; как все главные герои игр, Аоба из DRAMAtical Murder тоже не вполне человек. Он и его брат-близнец Сэй — люди, созданные искусственно и обладающие способностью к гипнозу. Только Сэй подчиняет взглядом, а Аоба — голосом.

Есть в игре и персонажи, иммунные к такому воздействию — Вирус и Трип. Тоэ и над ними проводил эксперименты.

Название игры отсылает к словам Тоэ о «драматическом убийстве»; люди даже не понимают, что они умирают, когда в их сознание вторгаются при помощи способности Сэя или Аобы.


Итак, исходя из игр от Nitro+CHiRAL, самое страшное оружие — это человек (живое существо). Кто в буквальном смысле, как Нано, кто по силе убеждения, как Сэй с Аобой или Чистокровный, кто в творчестве-песни-самопожертвовании, как Коноэ и Шуи. Это не только находит отражение во всех четырех играх, но и создает их главную интригу, и отображается, вдобавок, в их названиях.

@темы: аналитика, DRAMAtical Murder, Lamento, Togainu no Chi, Sweet Pool

---

[Laora]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Эйфория.

[Laora]

Название: Эйфория
Автор:  Laora
Бета:  Red Fir
Иллюстратор:  Red Fir
Размер: макси, 15 732 слова
Канон: DRAMAtical Murder

Пейринги/персонажи:

 Коджаку/

Серагаки Аоба 

и др.
Категория: слэш
Жанр: дарк, романс
Рейтинг: R
Краткое содержание: Аоба просыпается в незнакомой комнате и не может понять, что с ним случилось.
Предупреждения: действие происходит после плохой концовки Коджаку; Аоба-центрик, размышления о матчасти, мелькнувший ОЖП, смерть мимо пробегавших персонажей, возможный ООС; некоторые фразы героев взяты из канона; усиленные намеки на групповой секс, кровь, хотя в кадре ничего рейтингового не происходит; все совершеннолетние
Иллюстрация: Создать мир

«Это Вавилонская башня».

Аоба открыл глаза.

Мысль, оставшаяся после сна, казалось, застряла в голове, будто пуля в кости. Аоба поморщился от непрошеной ассоциации.

«Это Вавилонская башня».

Не сказать, чтобы он так много знал о Вавилонской башне. Обрывки никому не нужных легенд, что-то, связанное с религией и тем, что найти общий язык с другим человеком, — невозможно.

«Вавилонская».

Он моргнул; потолок перед глазами казался незнакомым. Аоба отстраненно удивился про себя — неужели остался ночевать у кого-то?

Так бывало редко. Бабушка беспокоилась. Впрочем, иногда она уезжала; Аоба предпочитал не водить девушек в дом, где они с бабушкой жили. Вместо этого он оставался у них на ночь. Однажды он, помнится, остался с одной из девушек Коджаку — до этого они пили вместе, Аоба, Коджаку и девушки последнего. Множество девушек. С одной из них…

Аоба попытался сесть на кровати — и зашипел от боли.

Плечи и предплечья горячо пульсировали, будто огнем горели. Малейшее движение посылало волну боли сквозь мышцы, и Аоба не мог понять, в чем дело.

«Мои метки».

«Сдавайся.
Хорошо, Коджаку; сдавайся.
Хорошо.
Хорошо».

Одежда.

Что-то было не так с его одеждой.

«Теперь можно, Коджаку. Теперь можно все».

Длинное одеяние, белое с красным; под ним, кажется, ничего.

Аоба огляделся, прислушиваясь к боли. Она казалась не такой острой, как вначале, но теперь Аоба понимал, что плечами и предплечьями боль не ограничивается.

Шея. Грудь. Живот.

Он сжал зубы, чтобы не заскулить.

Комната, в которой он находился, была не такой уж большой. Кровать, шкаф, стул у окна, две двери — одна, должно быть, вела в ванную комнату.

Будто тысячи иголок впились в мышцы, когда он поднялся. Кожа казалась содранной во многих местах, но сильнее всего ныли руки — потому что на них Аоба опирался, поднимаясь.

Или потому что…

Он запретил себе смотреть, а белая с красным ткань мешала трогать.

Стоять Аоба мог без особых проблем. Ноги не болели, будто бы…

«До них было не дотянуться».

Проглотив эту мысль, зажевав, не дав ей укорениться в сознании, Аоба дернул за ручку двери, которая, как он думал, вела в ванную. О том, где он и что с Реном, с его вещами, можно будет подумать позже. Прежде всего нужно узнать, откуда взялась эта боль.

«Коджаку».

Мысль о Коджаку показалась неожиданной.

Да, можно было попробовать позвать его на помощь. Они ведь пробрались в Платиновую тюрьму вместе, пришли по приглашению. Кроме Коджаку, звать точно было некого.

Найти Койл… или попросить Рена…

Мысли казались странно тяжелыми, неловкими.

Дверь поддалась с легкостью. Аоба просто толкнул ее — и чуть не выпал в коридор, сверкающий ослепительной белизной.

«Вавилонская башня».

Он находился в Овальной башне. Точно, ведь они с Коджаку и «Benishigure» пришли сюда, а потом…

Что было потом?

Это не дверь в ванную, понял Аоба заторможенно, и захлопнул ее.

Овальная башня.

Это было похоже на удар пыльным мешком из-за угла; Аоба поморщился от боли, из-за резких движений прострелившей плечи и руки, но шкаф все же открыл.

На вешалках висели несколько совершенно одинаковых одеяний, белых с красным. Присмотревшись, Аоба заметил еще одно, валявшееся в углу. Должно быть, упало.

Машинально нагнувшись, чтобы поднять, и едва не закричав от боли, Аоба почувствовал острый ржавый запах запекшейся крови.

Белое с красным и коричневым; скомканная в углу шкафа ткань была вся в крови.

Его крови.

Должно быть, он сам положил испачканную одежду на дно шкафа. Потому что — теперь Аоба в этом не сомневался — он жил здесь.

В Овальной башне.

Ни о Рене, ни о Койле, ни о каких-либо знакомых вещах и речи быть не могло.

Все изменилось, только вот когда? Аоба не помнил.

Наверное, он должен был реагировать острее. Например, ущипнуть себя, чтобы убедиться, что это не сон.

Тело и без того болело так, что мысль о сне отпадала.

Посмотрев на дверцу шкафа, Аоба решил не закрывать ее, чтобы лишний раз не напрягать — в этом он даже не сомневался — и без того травмированные мышцы.

«Эй, Аоба».

Все ненастоящее? Возможно. В это Аоба был готов поверить. Не сон, но Scrap — то, что Аоба видел, проникая при помощи своей способности в чужие сознания, всегда было чудовищно реалистичным.

Иероглифы, вползавшие ему в уши, и хлещущая отовсюду кровь в сознании Мизуки…

Закрытые двери в сознании Коджаку.

«Аоба, откройся».

Целый ряд закрытых дверей. Можно бежать, сколько угодно… В попытке спастись от чернильных потоков, больше похожих на волосы.

Можно бежать и бежать, бесконечный ряд комнат в десять татами, идеальный куб, когда-то Аоба читал теорию, что все в мире бесконечно, что ничто просто так не заканчивается.

Ничто не заканчивается.

«Аоба».

Значит, он был в сознании Коджаку. Что случилось потом? Он до сих пор здесь?

Подумав немного, Аоба решил: нет.

Во время Scrap Коджаку был там, за закрытыми дверями. Аоба не видел его, только угодив в чужое сознание, зато отчетливо слышал всхлипы и крики боли — в комнате на десять татами Рюхо сделал Коджаку татуировки, и эта комната осталась в сознании Коджаку, потому Аоба в нее и попал.

Сердце подпрыгнуло к горлу: татуировки Коджаку. С ними было что-то связано, только что?

Аоба помотал головой. От этого движения захотелось кричать: теперь болью взорвалась потревоженная шея.

Аоба не чувствовал присутствия Коджаку, как всегда происходило, стоило попасть в чужое сознание. Вообще не чувствовал ничьего присутствия.

А за одной из дверей был коридор Овальной башни.

Аоба сделал шаг вперед, ко второй двери.

— А-ы-ы-ы, — стон все-таки прорвался.

Он не спал. Это не был искаженный мир внутри чьего-то сознания.

Все было по-настоящему.

«Я тебя совсем не знаю, Коджаку. Не знаю, могу ли тебе доверять».

Память предлагала фразы, которых Аоба не помнил, ассоциации, которые он не мог объяснить.

Тело страдало от жестокой боли, но разум был тверд, как никогда; Аоба не мог объяснить.

Он должен был себя увидеть.

Должен был.

«Я хочу посмотреть тебе в глаза».

Нет, это была не его фраза.

Он не помнил, чья.

Не обращая внимания на боль, Аоба рванул на себя ручку второй двери. Медленно, неохотно, с едва слышимым скрипом, дверь отворилась. Внутри, в небольшом помещении, было темно. Аоба моргнул, перестраивая зрение, и только потом догадался потянуться к выключателю, находившемуся тут же, на стене. Перед тем, как нажать на него, Аоба неловко задел косяк локтем, и боль, вспыхнувшая в руке, отдавшаяся по всему телу, почти заставила его потерять сознание. Аобе показалось, будто над ним раскрыли крылья черные птицы. Стало темно и горячо. Многочисленные метки — он подумал «метки»?! — на теле ныли, как знаки божественной милости, стигматы, о которых Аоба читал давно, приблизительно тогда же, когда про теорию множественности и Вавилонскую башню.

Потом черные птицы сложили крылья, и Аоба прищурился от вспыхнувшего света.

Он стоял в ванной, достаточно большой. Почти все пространство занимала ванна, больше похожая на бассейн в миниатюре, и сверкавшая так, будто ее только что доставили из магазина сантехники.

На белом кафеле пола виднелись темные разводы.

Аоба наклонился. Черные птицы вернулись, но он все же провел по разводу пальцем.

Темный след, оставшийся на пальце, показался Аобе почти черным на собственной очень бледной коже.

Слишком бледной.

Сердце екнуло. Преодолев нехорошее предчувствие, Аоба поднес палец к лицу, на пробу лизнул.

Кровь.

Застаревшая, прогоркшая. Ванну вымыли, значит… а про пол забыли.

Собственная отстраненность удивляла. Аоба был уверен, что поступает единственно правильным образом, но вместе с тем билась в сознании странная мысль: раньше я бы так не поступил.

«Я не могу сказать тебе, Аоба».

Раньше он бы кричал и звал на помощь, оказавшись в подобной ситуации, и уж точно не пытался бы решить все сам. Он звал бы… не обязательно Коджаку. Кого угодно. Бабушку, маму, папу…

Он не мог один.

Он и сейчас не мог, ведь ничего не изменилось, правильно?

Черные птицы никуда не делись, они в любой миг могли раскрыть над ним крылья.

На сегодня хватит. Пора вернуться в постель. Спать. Смазывать раны нет нужды, на это потратится больше сил, чем в итоге будет пользы. Просто спать… хотя бы немного.

Больно.

Аоба жестоко закусил нижнюю губу. Эта боль, новая и острая, заставила черных птиц сложить крылья.

На глазах выступили слезы; чувствуя, как что-то влажное стекает по подбородку, Аоба распрямился.

«Сдавайся».

Он не знал, кому принадлежит призыв сдаваться, но сдаваться не собирался. Нужно было узнать, в чем дело. Он должен был справиться сам, потому что в Овальной башне никто не пришел бы ему на помощь.

Он хотел помочь Коджаку. Потому и последовал за ним в Платиновой тюрьме, до того самого клуба, перед которым встретил Рюхо.

Аоба не привык полагаться на собственные силы, поэтому принял помощь Рюхо с благодарностью. Иначе он не смог бы пройти в клуб, последовать за Коджаку. Помочь ему.

А потом его стошнило в клубе, и Коджаку нес его на закорках до места, в котором они остановились. Еще и стирал после этого — свое кимоно, куртку Аобы.

Стирал…

«Сдавайся, Коджаку. Сдавайся».

Аоба и себе-то помочь не мог, что уж тут говорить о других. Он думал, будто хочет помочь Коджаку, а на самом деле все это время опирался лишь на собственный эгоизм. «Меня оставили в стороне, Коджаку говорит не со мной, а с двумя девушками, у одной из которых на шее «паучья» татуировка» — его эго не могло этого вынести.

Он не мог этого вынести.

Медленно, охваченный внезапным страхом, Аоба поднял глаза.

На противоположной от входа стене находилось огромное зеркало. Фактически, вся стена была зеркалом. Она отражала монструозную ванную, белый кафель, краны, сверкающие серебром…
И Аобу, застывшего в дверном проеме.

Интересно, зачем мне нужна такая большая ванная, подумал Аоба. Она больше, чем комната, в которой я, кажется, живу.

Потом он понял, кого видит в зеркале напротив.

Длинные волосы, белые, как молоко. Не седые, белые.
Кожа одного цвета с волосами; мучнисто-белая, не светлая, как это бывает, а будто выкрашенная побелкой, как в старых ужастиках про мертвецов и привидений.
Глаза — тоже белые, с едва заметным проблеском былого цвета.
Струйка крови, стекающая по подбородку.
Одежда, белая с красным, незнакомого покроя. Точно такая же висела в шкафу на вешалках… и лежала на дне шкафа, измазанная в засохшей крови.

Коджаку здесь нет, значит, он не сможет ее застирать.

Когда Коджаку стирал свое кимоно… Аоба вспомнил. Он подглядел в щель на двери и увидел…
На спине Коджаку была странная татуировка. Очень красивая, три пиона, будто настоящие цветы.
Три? Аобе казалось, что их должно быть больше, но он четко помнил: картинка стояла перед глазами, отчетливый образ.

Он не позвал Коджаку тогда. Просто тихо ушел.

«Эти татуировки будут со мной до конца жизни».

Если бы он позвал…
Если бы не принял помощь Рюхо.

Возможно, тогда всего этого не произошло бы.

Чего «этого»? Аоба не знал. Он наблюдал за тем, как его зеркальный двойник, лишенный какой-либо пигментации, даже намека на нее, потянулся к завязкам странной одежды.
Движения были привычными, будто он повторял их каждый день. Несколько простых манипуляций — и белая одежда упала к его ногам.
Поначалу Аобе показалось, будто мало что изменилось. Разве что цвета: яркий красный стал темно-сиреневым, а иногда и синим, почти черным.

Потом он понял.

Его кожа была такой же белой, как одежда, только украшали ее не алые элементы, а следы чужих зубов.

На мгновение Аобе почудилось, что черные крылья над ним раскрылись и увеличились до таких размеров, что могли бы затмить весь мир.

У Аобы была бурная юность. Нередко он бил кого-то; нередко его избивали в ответ. Он давно знал, что ему могут причинить вред, но даже представить себе не мог, что подпустит кого-то настолько близко.

Позволит себя укусить.
И не раз. И даже не два.

В голове будто что-то треснуло. Наверное, упала последняя преграда; Аоба не знал, что с ним случилось, и странным образом это только укрепило его решимость.
Он должен был узнать. Он должен был справиться.

Черные крылья исчезли, будто их и не было. Аоба знал, что теперь точно не потеряет сознание.

Боль будто отошла на второй план. Уделяя ей мало внимания, Аоба подошел к зеркалу вплотную.
Да, ощущения его не обманули. Укусы на груди и животе почти зажили, они были поверхностными. Укусы на шее тоже выглядели подживающими.
Укусы на плечах и предплечьях были мало того, что свежими, так еще и очень глубокими. Казалось, будто кто-то всерьез вознамерился вырвать куски мяса зубами, но в последний момент одумался и остановился, отступился от добычи, оставив глубокие следы своей ярости.

Своей… страсти?

«Мы оба готовы к этому».

Аоба вцепился в промелькнувшее воспоминание; голос, прозвучавший у него в голове, казался смутно знакомым.

Тот человек говорил с придыханием, улыбался, предупреждал об опасности, о том, что Коджаку опасен. И так оно и вышло: после того, как Коджаку застал Аобу разговаривающим с этим человеком, он…

Этот человек.
Рюхо.

Он говорил «Мы оба готовы к этому».

Глядя своему отражению в глаза, Аоба начал вспоминать. Фразы, мелькавшие в его сознании, понемногу обретали хозяев.
Еще немного времени — и он вспомнит все.

Даже то, откуда все эти укусы… так много. Большинство из них подживало, от некоторых остались только рубцы. На вид рубцы казались свежими: все еще красные. Кое-где еще не зажившие укусы перекрывали рубцы, все тело будто было затянуто в паутину чужих меток.

Нам бы все равно пришлось пойти в Овальную башню, подумал Аоба вдруг. Мне и Коджаку.
Потому что в Овальной башне был Тоэ.

Если сейчас Аоба жил в Овальной башне, — у него была своя комната, своя одежда в шкафу, своя ванная с разводами крови на полу, и даже дверь не была заперта, — если он теперь жил тут, значит, он заодно с Тоэ?

Аоба не помнил. Он не понимал, что произошло, почему его волосы, кожа, даже глаза стали белыми.
Не знал он и того, кто оставлял на его теле следы своих зубов и почему он позволял это делать.
Им не удалось остановить Тоэ — вот что не подлежало сомнению.

А значит, все жители Мидориджимы…

Неверным шагом Аоба направился к замеченному в ванной шкафчику. Нужно было быстрее вернуться в нормальное состояние. Для начала — что-то сделать с этими ранами.
Судя по следам от укусов, о которых Аоба ровным счетом ничего не помнил, он давненько уже не был в «нормальном» состоянии и именно что вернулся сейчас. Вернул себя. А до этого...

Его телом управлял «еще один Аоба».

Аоба знал о присутствии «еще одного» с раннего детства; с детства у него были «друзья в голове», Красный и Синий. Красный советовал разрушить других людей, пока они не разрушили самого Аобу.

Аоба даже дал своим «друзьям» имена: сам он был Разумом, Красный — Инстинктом, Синий — Другим, ограничивающим.
Разум, Инстинкт и Другой.
Аоба, Аоба и Аоба.

Когда Аоба стал старше, он перестал слышать Другого. Зато хорошо слышал свой Инстинкт и в юности активно с ним взаимодействовал. Аоба не особо помнил то время, но, кажется, только из-за Инстинкта он так часто ввязывался в драки.
Инстинкт учил его, как защищаться.

Инстинкт был неразрывно связан с силой Scrap, которая предоставляла возможность проникать в сознание других людей и «ломать» их.
Когда-то Аоба стер личность своего противника в Райм. Он сам не помнил, об этом рассказывала бабушка.
Потом он практически уничтожил Мизуки, своего друга, попавшего под гипноз Тоэ и угрожавшего бабушке Аобы ножом.
Потом он проник в сознание Коджаку, а дальше…

Аоба распахнул шкафчик.
Медикаментов тут хватило бы на целый отряд, только все они были в нераспечатанных упаковках. Неужели он даже не пытался лечить укусы на своем теле?
Не он.
Инстинкт.

Место Аобы, каким он себя помнил, Аобы-Разума, занял Инстинкт.
Значит, Scrap провалился. Аоба не смог помочь Коджаку — и себе, естественно, тоже. Он исчез, и Инстинкт сделал то, чего давно хотел, чего Аоба так боялся: захватил контроль над его телом.

«Для тебя все кончено».
«Сдавайся».
«Это конец для тебя».
«Сдавайся».

Он помнил собственный голос, изменившийся из-за других интонаций; Коджаку не знал его таким. А он ничего не знал о Коджаку.

«Я тебя совсем не знаю, Коджаку. Не знаю, могу ли тебе доверять».
«Я не могу сказать тебе, Аоба».

У Коджаку было очень бледное, измученное лицо — после того, как он впервые встретился с девушкой с «паучьей» татуировкой. Он потом говорил, что дело в Рюхо. Будто он сразу понял: татуировка — дело рук Рюхо, и сделана совсем недавно.
Аоба не привык видеть Коджаку таким.
И себя — беглый взгляд в зеркало — он таким видеть не привык.

На мгновение Аобе показалось, будто его кожа не белая уже — пергаментная, полупрозрачная. Он и вправду видел кровеносные сосуды, проступившие под этой кожей рядом с местами укусов, но угол зрения изменился, и Аобе почудилось, что он видит больше.
Мясо, все еще красное, с синеватыми прожилками; розоватые кости под этим мясом, а где-то там, надежно защищенные, скрывались влажно пульсировавшие внутренние органы.
Он просвечивал, будто призрак; Аоба моргнул. Все вокруг вздрогнуло, раз, еще раз, а потом пришло в норму.
Относительную.

«У него внутри эти татуировки, на внутренних органах».

Фраза, произнесенная голосом Коджаку, показалась откровенно жуткой. Да, так он и сказал про Рюхо… после того, как попытался изнасиловать Аобу.
Он тогда не был собой. Он пришел с улицы; шел дождь, Коджаку промок до нитки. Он видел, как Аоба говорил с Рюхо.
Он говорил о Рюхо. Спрашивал, что Аоба рядом с ним делал.

А потом толкнул Аобу на кровать, внезапно оказавшись сильнее, намного, намного сильнее, и припал губами к шее Аобы, чтобы после вонзить в нее зубы, чтобы зализать укус.
Он проводил руками по телу Аобы, шарил, будто слепой, запечатав Аобе рот пародией на поцелуй, сжал член Аобы, заставив почувствовать нежеланное удовольствие, и тогда…
На время забыв о медикаментах, рукой Аоба потянулся к собственному заднему проходу.

Из-за боли в теле он не обратил внимания, но теперь мог почувствовать: и ноющую боль, и то, каким широким стало отверстие. Два пальца проникли сходу, без какой-либо подготовки.

— М-м…

Издав пораженный выдох — боль на призрачное мгновение показалась сладкой, — Аоба вытащил пальцы и поднес их к глазам.
Уже знакомые темные следы на белой коже; на вкус они практически не отличались от разводов с пола.
Кровь… к которой примешивался острый запах секса.

— Это все ты, да? — Собственный голос казался хриплым, горло продирало при каждом слове. Аоба не помнил, чтобы он так хрипел. Его голос всегда был выше, но…

Рыболовные крючки. Это даже не боль по сравнению с другой. Просто рыболовные крючки, впивающиеся в горло.
Кто пытался поймать его?

— Это ты, — сомнений больше не было. — Инстинкт… другой я.

Ответом ему было молчание; Аоба взглянул в зеркало.

— Это не я, — констатировал он казавшееся очевидным. Белая кожа, глаза, волосы… Бабушка рассказывала, что таким он и родился, Аоба: лишенным пигментации.

Иногда Аоба думал, что цвет в нем появился тогда, когда он встретил Найна, своего папу, на берегу океана. Океан был огромным и синим, и было сложно не стать каплей из этого океана, не приобрести цвет.
Впрочем, возможно, он ошибался.

— Это — ты.

Инстинкт, «другой Аоба», контролировал способность проникать в чужое сознание и управлять людьми при помощи собственного. Ради этой способности Аоба был рожден. Она не требовала социализации; не нужно было становиться частью океана, таким, как все. Не было необходимости обретать цвет.
Цвет, который Аоба потерял.

Он помнил, что использовал Scrap на Коджаку. Он понимал, что провалился.

После этого сознание Аобы, видимо, захватил Инстинкт. Инстинкт не полагался на других людей, не вливался в их общество. Инстинкт был сам по себе и привык надеяться только на собственные силы.
Потому сейчас Аоба не звал на помощь, а думал, пытаясь понять, что же с ним произошло. Он, видимо, слишком долго позволял Инстинкту играть первую скрипку; остаточное «чужое» восприятие не исчезло до конца.

«Чужое»?

Инстинкт тоже был им.

— Это — ты… это — я.

Ответа не было. Бесполезно говорить с собственным отражением.
Инстинкт завладел телом Аобы на достаточно долгое время, но почему он отступил сейчас? И что он делал все это время? Зачем разрушал себя, позволял себя иметь… кусать?
Что ж, на последний вопрос Аоба, пожалуй, мог ответить.

Инстинкту нравилось не только разрушать, но и быть разрушенным. Боль доставляла ему удовольствие. В отличие от Аобы, он не боялся боли.
По правде говоря, Аоба уже тоже не был уверен, что боится. Что-то в его сознании… треснуло. Совсем недавно.

— Это — я.

Аоба не знал, что произошло, но мог сделать некоторые выводы. Инстинкт разрушал все это время и жил в Овальной башне, должно быть, сотрудничал с Тоэ. Люди на Мидориджиме, наверное, все уже находились под гипнозом Тоэ: бабушка, Хага-сан, Йоши-сан, надоедливые дети Кио, Нао и Мио — все.

Что случилось с Коджаку? С Реном? С членами Риб-команды Коджаку, «Benishigure»? Они все были в Овальной башне вместе с Аобой. Они были рядом, когда Аобу сменил Инстинкт.

Где Коджаку?

Аоба сжал зубы. Ответа на этот вопрос он не знал или не помнил; фразы, всплывающие в его сознании, кое-что проясняли, но не до конца. Он наверняка вспомнил бы больше… только как много времени ушло бы на это?
Аоба чувствовал, что время лучше зря не терять. Нужно быстрее узнать как можно больше — чтобы было что противопоставить Инстинкту, если он вернется.

«Аоба».

Голос Коджаку вплелся в мысли просто и естественно; в нем звучала тревога, в этом голосе. Почти отчаянье.
До какого отчаянья должен был дойти Инстинкт, чтобы позволить кому-то себя укусить? Аоба помнил: в юности, когда Инстинкт и Разум мирно уживались в его сознании, Инстинкт не позволял никому и пальцем его тронуть.

Да, случалось, что его били, но укусы… или насилие.
Этого Инстинкт не допускал. Он защищал Аобу. Если его и били, полученные повреждения вскоре заживали.
Очень быстро. Так, что бабушка едва успевала заметить.

Аоба поднял руку, уже привычно поморщившись, и провел кончиками пальцев по укусам на предплечье другой руки.
Боль показалась ему не такой острой, как чуть ранее.
Конечно, он успел привыкнуть, свыкнуться с самим фактом, что у него что-то болит.
Но, возможно…

Благодаря Инстинкту укусы заживали быстрее, чем они заживали бы у одного Разума. После того случая, когда Аоба стер в Райм чье-то сознание, по словам бабушки, он начал принимать таблетки. Таблетки сдерживали Инстинкт, а Аоба потом первое время удивлялся: нечаянный порез затягивался в течение нескольких дней, а не часов, как раньше.
Это было одной из причин, по которой он перестал драться и так и не вступил ни в Риб, ни в Райм, хотя и Мизуки, и Коджаку звали его в свою команду. Инстинкт избегал команд, потому что предпочитал быть один, и в юности Аоба его слушал; ему нравилось быть каплей в океане, но одновременно чувствовать собственную силу.

Инстинкт нуждался в драках, как в воздухе, потому и умел выживать лучше, чем Разум. Он проявлялся в наиболее экстремальных ситуациях, которые зачастую сам провоцировал.
Когда Инстинкт был подавлен таблетками, нужда в экстремальных ситуациях отпала.
А потом Аоба использовал на Коджаку Scrap и провалился.
И его не стало. Его телом завладел Инстинкт, позволяющий кому-то кусать его… иметь его.
Аоба поморщился от подобной формулировки.

Да, Инстинкт умел заживлять свои раны. Но даже ему нужно было чем-то питаться.
Вправду ли он сотрудничал с Тоэ?
Аоба собирался это выяснить.

Потянувшись было вновь к медикаментам, он тут же убрал руку.
Что, если перевязки будут заметны под его белым облачением?
Что, если ему придется раздеться?
Ведь Инстинкт наверняка раздевался, когда получал эти укусы.

При мысли о том, что ему, возможно, тоже придется пройти подобное испытание, — и на этот раз Инстинкт его не защитит — Аобу пробрала дрожь. Вместе с этим он испытал внезапное сочувствие: Инстинкт ведь терпел эти укусы один за другим. Возможно, он ими наслаждался, наслаждался болью… но он все же ее чувствовал. Все это время.
И некому было подсказать ему, что необязательно терпеть, что можно просто уйти в сторону.

«Ты был моим героем».

Собственный голос, не хриплый, как теперь, прозвучал в ушах. Аоба помнил, как сказал эти слова Коджаку, тот опустил голову, будто признавая, что подобного определения не заслуживает.
Да, Коджаку был героем. Он терпел боль, как Инстинкт, когда можно было просто уйти в сторону; он едва ли ее замечал, эту боль.

Раньше, вспоминая о Коджаку, Аоба нередко думал: есть люди, как солнце. Они отдают себя всем, но ничего не теряют от этого. Солнце едва ли замечает, что кто-то греется в его лучах. Солнце светит всем, всегда.
Коджаку — такой человек.

Когда Аоба открыл все двери, закрытые в сознании Коджаку… когда встретился с ним лицом к лицу.
Коджаку сказал что-то о том, что без него справятся. Все — и команда, которая просто найдет себе нового лидера, и Аоба.
Нет. Он ничего не сказал про Аобу.

«Кажется, будто все до этого было ложью. Так спокойно…»

Слова Коджаку звучали умиротворенно, но Аоба помнил: это — ложное умиротворение, Коджаку обманут.
Что случилось? Аоба провалился, но как? Почему? И что произошло потом?
Пора было узнать ответы на эти вопросы.

Аоба вытер кровь с подбородка и подобрал одежду. Черные птицы не вернулись; выдохнув про себя облегченно, он направился в комнату. Вроде бы он видел обувь рядом со шкафом; негоже ходить по отполированным полам Овальной башни босиком.

…Собственные движения казались Аобе куда ловчее, чем раньше; он, похоже, успел отвыкнуть от своего тела. А Инстинкт это тело усовершенствовал.

Просто способ добиться желаемого.

Для Инстинкта тело было лишь способом получить удовольствие, поэтому он не шибко заботился о его сохранности. Аоба мог сказать безошибочно, возможно, потому, что сам до сих пор не сильно заботился о собственном теле. Пусть он и был «Разумом», но некоторые стремления Инстинкта, казалось, въелись под кожу, запечатлелись в теле, а не в сознании.
Тело и для Аобы теперешнего было просто способом. Иначе он не стал бы спешить выйти из комнаты, а подождал бы, не придет ли к нему кто-нибудь с едой. Заодно и подлечился бы немного.

Но Аоба должен был узнать. Чем быстрее, тем лучше. О теле можно будет подумать потом.

Должно быть, не так-то сильно он отличался от Инстинкта.

Почему все же Инстинкт отошел на второй план? Неожиданная щедрость? Желание помучить? Чем бы это ни было, Аоба собирался использовать представившийся шанс.
Тело будто плыло, преодолевая сопротивление воздуха; Аоба вышел за дверь и прислушался к звуку своих шагов.
Его не было.

Если не считать шороха длинных одежд, он передвигался совершенно беззвучно.

Аоба дошел до поворота, никого не встретив. На повороте он столкнулся с двумя людьми в белом.
У них были совершенно одинаковые лица.

Кажется, эти двое его знали: Аоба поймал их взгляды и мысленно удивился: похоже, они его боялись.
Потому что он использовал свое тело сознательно, подвергал его таким мучениям, которые не стерпел бы ни от кого другого?
Нет. Потому что он — его Инстинкт — мог все это выдержать.

— Аоба-сама, — в голосе первого из «близнецов» звучало несомненное уважение. — На прогулку?
— Будете развлекаться, — голос второго, кроме уважения, выражал зависть. — Ломать сознание этих простаков. Одного за другим… будете ломать их.
— А мы не можем, — подхватил первый. — Приказ Хозяина Тоэ.
— Приказ? — заинтересовался Аоба.

Похоже, его подозрения оправдывались.

Эти двое называли Тоэ «Хозяином», а к самому Аобе относились с уважением, без тени враждебности.
Да, Инстинкт вступил с Тоэ в союз — и «ломал» людей. При помощи Scrap, вне всякого сомнения.

Скольких он уже успел поломать? И почему при мысли об этом не чувствовал вины? Так же, как при мысли о том, что провалился, когда использовал Scrap на Коджаку, разрушив, должно быть, его сознание…
Инстинкт не знал, что такое угрызения совести.
Аоба все еще чувствовал себя во многом как Инстинкт, потому тоже не ощущал за собой никакой вины.
Пока.

Это было единственное приемлемое объяснение.

— Диверсанты, — объяснил второй.
— Могут напасть, — подхватил первый, — на Овальную башню. В любой момент. Поэтому Хозяин Тоэ сказал: двадцать второе апреля мы должны провести на посту. Весь этот день.
— Аоба-сама сломает нашего братца? — спросил второй вдруг, без всякой связи с тем, что говорил первый.

Или это Аобе так показалось.

— Братца?
— Бракованную модель. Которая называла Аобу-сама Хозяином.

«Хозяин!»

Чистый голос, который Аоба моментально узнал; Клиа, так его звали. Чудака в противогазе, который называл Аобу Хозяином и объяснял это тем, что у Аобы особенный голос.

— Хотя как можно его сломать, — хихикнул первый. — Он же робот, как и мы. У него нет сознания.
— Он просто послушается, когда Аоба-сама прикажет особенным голосом. Как мы, — предположил второй. Похоже, они великолепно общались и без участия Аобы, попутно выбалтывая ценнейшую информацию.

Аоба не знал, что Клиа — робот. И эти двое, получается, тоже? Тогда понятно, почему они такие… одинаковые.

— Аоба-сама прикажет ему разбить голову о стену, и он разобьет, — добавил первый. После этого они оба засмеялись.
— Неправильный, — сказал второй, оборвав смех внезапно, на полуноте. — Наш братец неправильный, не такой, как все из серии Альфа. Может, у него и есть сознание. Он не признает Тоэ своим Хозяином, но и когда Аоба-сама позвал его своим голосом, не вернулся. Помните, Аоба-сама? После того, как братец возглавил один из отрядов диверсантов.
— Все равно его поймали, — хмыкнул первый. — И других. Они заперты на первом этаже. Вскоре их перепрограммируют, а до этого… Хотите поиграть с ними, Аоба-сама?
— Очень хочу, — на выдохе гладко соврал Аоба.

Значит, Тоэ не удалось захватить Мидориджиму. Официально — быть может, но…
Остались такие, как Клиа. Диверсанты. Те, на кого не подействовал гипноз Тоэ.

С Клиа все понятно — если он робот, как и эти двое, то гипноз против него бессилен. Но, если поймали не его одного, значит, диверсантов много. И все они как-то защищены от гипноза.
Не все смирились, когда Тоэ захватил остров. Остались те, кто продолжал сопротивляться.
Нужно было узнать больше. Поговорить… с пленными.

— Мы не можем вас проводить, — с сожалением сказал первый робот из серии Альфа — так, судя по всему, они назывались.
— Мы должны стоять тут, — подхватил второй. — Защищать. В последнее время нападения участились. Если они разобьют прожекторы… никакого облучения.
— Простаки растеряются. Больше не будут слушать Хозяина Тоэ. Многие не будут знать, что делать. Потеряют себя. Но придут диверсанты и все им объяснят, — отозвался первый. — Расскажут, как не надо себя вести. И все. Овальная башня рухнет.
— Это Вавилонская башня, — поправил Аоба неосознанно.

Альфы посмотрели на него с одинаковым удивлением на идентичных лицах:
— А?
— Аоба-сама?

Все-таки в чем-то они отличались — отреагировали по-разному. Разные слова произнесли.

— Аоба-сама… — первый робот решился подать голос. Выглядел он так, будто ему было неловко, и Аоба удивился: роботы роботами, а эмоции как у людей. Клиа тоже, если вспомнить…
— Может, вы хотите поразвлечься с нами? — подхватил второй почти с надеждой, которая по неизвестным причинам напугала Аобу больше, чем испугала бы неприкрытая агрессия.
— Нам нельзя уходить отсюда, — продолжил первый, — приказ Хозяина Тоэ.
— Но Хозяин знает, что мы слушаем вас, как его самого.
— И мы никуда не уйдем отсюда.
— Если вы позволите…
— Мы все сделаем быстро.

Ожидание у них тоже получилось разное: у первого — напряженным, будто он ожидал удара, в глазах же второго была похоть.

— Поразвлечься? — переспросил Аоба задумчиво.

Могли ли эти роботы оставлять на его теле укусы? Судя по тому, о чем они его просили, «развлекался» он — его Инстинкт — с ними определенным образом. Их зубы не казались такими уж острыми, но, как роботы, они наверняка обладали силой, превосходящей человеческую…
Нет. Следы на его теле, особенно на плечах и предплечьях, были слишком глубокими. С человеческими зубами такие не оставить. Разве что у этих роботов зубы изменяют форму, когда нужно.

— Мы ценим то, что Аоба-сама уделяет нам внимание, — сказал первый Альфа.
— Мы не понимаем до конца, но это весело, Аоба-сама правильно говорит.
— Аоба-сама говорит, что у нас хорошая маскировка. Только сперма на вкус никакая, а так мы совершенство, — похвастался первый.
— Хотя маскироваться теперь нет смысла. С тех пор, как Мидориджима стала независимым государством, вызывающим страх у соседних стран, а Хозяин Тоэ и Аоба-сама стали Светом и Тенью, которые им управляют. Теперь мы даже не носим маски.
— Можем свободно ходить по улицам и петь. Перекрашивать всех в свои цвета при помощи музыки. Ломать, как захотим, или развлекаться. Это весело.
— Если бы не диверсанты.
— Да, если бы не диверсанты. И Аоба-сама все равно лучший.
— Аоба-сама понимает…
— …что такое ломать.
— Аоба-сама может сломать нас.

В голосах Альфа слышалось восхищение, почти благоговение.
Нет, они бы не стали кусать его. В этом Аоба был уверен.

— Мы развлечемся, а потом вы проводите меня к пленным. И я развлекусь с ними, — Аоба ухмыльнулся, вспоминая, как вел себя Инстинкт в годы общей для них двоих юности: не только Альфа умели маскироваться. — Это будет весело.
— Мы не можем покинуть пост.
— Хозяин Тоэ запретил.

В голосах Альфа слышалось неприкрытое сожаление. Роботы — не роботы, а «развлекаться» они явно любили, пусть и отговаривались тем, что «не понимают до конца».
В отличие от Аобы, который внутренне содрогался при одной мысли о том, что ему придется сделать.

«Роботы, да? Секс-машины или фигня вроде этого. Ничего особенного».

Что-то подсказывало Аобе, что он — его Инстинкт — делал вещи и похуже. Более того, он этими вещами наслаждался.
Тело для Инстинкта было просто способом добиться желаемого.
Тело ничего не значило и для самого Аобы. Если в обмен на секс Альфы покажут ему, где находятся пленные… Если он сможет узнать больше, чем уже знает — больше о захваченной Мидориджиме, отдельном государстве, и своем союзе с Тоэ…

«Интересно, развлекался ли я с Тоэ?»

Он подумал «я», не «Инстинкт», и что-то изменилось.
Аобе стало противно.
Нет, это все было не весело. Совсем не весело.

Тело, дух и душа — части одного целого. Так учили все религии, Аоба знал, хотя и не мог вспомнить, откуда. Наверное, оттуда же, откуда о стигматах и Вавилонской башне.
Нельзя уничтожать собственное тело. Нельзя изнашивать его и подвергать испытаниям, тем более, когда можно спокойно обойтись без этого, когда за самоистязанием не стоит высшая цель вроде проверить свою выдержку.

«Иди сюда».

В голове прозвучал собственный мягкий, непривычно нежный голос, — еще одно воспоминание? К кому он обращался?
Аоба не помнил.

«Иди сюда…Коджаку».

Он вздрогнул. Альфы, похоже, заметили.

— Я могу сломать вас, — угроза не имела под собой ни малейшего основания: Аоба не знал, как пользоваться своим голосом. Способности Аобы, позволявшие контролировать и «ломать» других людей, использовал Инстинкт, не Разум. К роботам это тоже относилось. — Вы должны слушать меня, как Хозяина Тоэ, — по сути, он просто повторял их собственные слова. — Пусть один из вас покажет мне путь к пленным. А развлечемся потом.
— Пото-о-ом, — в голосе первого Альфы слышалось неприкрытое разочарование.
— Потом не получится, — второй Альфа покачал головой. — Ходят слухи, что кое-что произошло. Теперь Аоба-сама не сможет так много развлекаться. Он стал еще ценнее, еще удивительнее.

Что-то произошло? Это связано с диверсантами? О чем они?
И что с Коджаку? Почему Аоба помнил…

— Скоро Хозяин Тоэ расскажет Аобе-сама об этом. И потом нам больше не будет весело, — сказал первый Альфа.

«Это метки».

Аоба больше не слушал Альф.
Укусы опоясывали его тело, и он, хотя до сих пор не знал точно, кто их оставил, начинал догадываться.

«Аоба, прозвучит странно, но… могу ли я обнять тебя?»

Это действительно звучало странно. Было непривычно вспоминать, как Коджаку…
Он бы никогда такого не сказал.
Он бы подумал; он подумал, там, в глубинах своего сознания, во время Scrap, и Аоба ответил…

«Хорошо».
«Сдавайся».

Что именно он ответил?
Аоба нахмурился, пытаясь вспомнить.

«Невероятная красота, снежно-белая, близкая к божеству. И на твоей коже — мои метки».

Это было не воспоминание, но тень его, память о чужом восприятии, облеченная в не шибко ловкие слова. Аоба отступил на шаг.
То, что он вспоминал, пугало куда больше, чем следы от укусов, чем то, что он жил в Овальной башне, сотрудничал с Тоэ и «развлекался» со всеми подряд, а Мидориджима стала отдельным государством, вызывающим только страх.

«Сдавайся».

Инстинкт пытался защитить. Когда Аоба провалился, используя Scrap, Инстинкт попытался защитить — и его, и Коджаку. Так, как мог.
Что случилось потом?

«Он никогда не причиняет боли», — как-то сказала Аобе одна из подруг Коджаку, не вполне трезвая. Сначала они пили: Коджаку, его подруги и неведомым образом затесавшийся в эту компанию Аоба. Ему было неудобно, но он хотел поговорить… о чем-то поговорить.

«А твоя мать, Коджаку?»

О матери Коджаку хотела узнать бабушка Аобы, Таэ. Когда-то они дружили, как Аоба и Коджаку, но с материка Коджаку вернулся в одиночестве.
Бабушка, конечно, не задавала ему вопросов. Она терпела налеты Коджаку на свою кухню и позволяла называть себя «Таэ-сан», только хмыкая в ответ на любезности, в которых он неизменно рассыпался.
Ни бабушка, ни Аоба никогда не спрашивали Коджаку о том, что случилось, о том, откуда у него все эти шрамы. Захочет — сам расскажет.

С какой-то точки зрения, это было правильно. С другой стороны…
Аобе казалось, что это важно. Что чего-то не хватает. Когда он услышал, как бабушка после очередного визита Коджаку бормочет: «Что же случилось с его матерью», то захотел узнать.
Не о самом Коджаку… о его матери. Потому что это было важно.
Коджаку был важен.

Поэтому, встретив Коджаку в приятной компании, Аоба не стал сбегать, как обычно. Общение с девушками всегда получалось у него неважно, они его сторонились. С девушками Коджаку все было еще сложнее: эти начинали ревновать. А иногда и дергать Аобу за волосы, что с его волосами было равносильно полноценным ударам.
Кстати… Аоба потянул себя за волосы.

Боль все еще чувствовалась, но будто стала слабее. Интересно, почему.

«Я сначала думала — интересно, почему, — когда-то сказала подруга Коджаку, которая увела Аобу с дружеской попойки и за которой он последовал, по непонятной причине так и не решившись спросить Коджаку о его матери. — Интересно, почему он не причиняет боли. Почему… собственные желания для него будто ничего и не значат. Он думает только о том, как доставить удовольствие кому-то. А потом я поняла…»

У нее были короткие черные волосы. Аоба помнил, как сейчас, как она висла на нем в баре и как в ответ на мутный взгляд Аобы — «Ты не будешь возражать?» — Коджаку улыбнулся.
Неестественной, натянутой улыбкой.

«Он живет только сегодняшним днем. Он яркий, как бабочка-однодневка, и торопится жить, поскольку знает, что скоро умрет. Это не пугает его: он знает о смерти и сознательно стремится к ней».

Тогда Аоба спросил…

«Почему ты говоришь со мной о Коджаку?»

Девушка с короткими черными волосами рассмеялась: «Потому что рядом с тобой он другой».

«Аоба, можно тебя поцеловать?»

Голос Коджаку из воспоминаний прозвучал громче, чем голос его черноволосой подруги, чьего лица Аоба уже не помнил.
Не может быть, Коджаку бы никогда такого не сказал.

«Хорошо.
Я все знаю. Все понимаю. Нет нужды беспокоиться.
Коджаку… сдавайся».

Воспоминания переплелись, спутались, но голова не взорвалась, как обычно, болью.
Аоба не чувствовал присутствия Инстинкта.

Инстинкт оставил его разбираться со всем самостоятельно.
Коджаку оставил его разбираться со всем самостоятельно — когда позволил уйти вместе с черноволосой девушкой.

«Он поставил на себе крест, — сказала девушка. — Но только не рядом с тобой. Сегодня вечером… он не такой, как всегда.
Ты — особенный. Я хочу узнать, насколько. Я хочу почувствовать себя живой. Не бабочкой-однодневкой.
Только сегодня… я не хочу торопиться жить».

А потом… это он помнил хорошо.

***

Девушка с черными волосами привела его в свою квартиру. Аоба помнил навесной потолок; она была небедной. Конечно, в противном случае не смогла бы стричься у Коджаку… хотя Аобе за все это время даже в голову не приходило поинтересоваться расценками в парикмахерской.

— Хочешь выпить? — спросила подруга Коджаку, пока Аоба, медленно трезвея, пытался понять, почему пошел с ней. Он не считал себя дамским угодником и зачастую предпочитал обходиться собственными силами. Встречи с девушками грозили повязать его развесистой гирляндой проблем, будто диковинное новогоднее дерево: Аоба не мог водить кого-то в дом, где они с бабушкой жили, и не любил просыпаться в чужих квартирах. Аоба не был готов довериться кому-то настолько, чтобы встречаться постоянно, а регулярные встречи каждый раз с разными партнерами уж точно ни к чему хорошему не привели бы. — Знаешь, я скоро умру.

Слова прозвучали неопределенно-размыто, как подростковая придурь. Аоба уставился на свою спутницу недоверчиво.
Она направилась к бару, продолжая говорить:

— Не бойся, это не заразно, хотя и неизлечимо. Редкая болезнь… с самого детства. Даже при современных технологиях… есть то, что нельзя исправить. Мы с родителями объездили весь мир, средств хватало, но никто из врачей не смог мне помочь. Ни за какие деньги. Они сказали, что я не доживу до двадцати четырех. Поэтому родители позаботились о том, чтобы я ни в чем не нуждалась. С детства у меня было все, о чем другие могли только мечтать. Самые лучшие игрушки… больше всего внимания. Друзья… Родители договаривались с ними, и среди них были действительно хорошие люди, среди моих друзей, но они не понимали. Или я не понимала их. Мы жили будто в разных мирах, и этим мирам не суждено было встретиться. Я не винила их… тех, действительно хороших. Тех, после общения с кем я не чувствовала себя обманутой, кто терпел мои капризы… Я не винила, но подсознательно считала, что они мне обязаны.

— Ты…

Она достала из бара бутылку какого-то напитка, — Аоба не обратил внимания на этикетку — разлила по бокалам жестом профессионального бармена. Вкусно запахло чем-то, похожим на еловую хвою. Аоба не помнил, чтобы спиртное так пахло.

— Все блага жизни, — девушка обернулась, улыбаясь, — все, чего я могла пожелать. Сегодня мой день рождения. Мне двадцать четыре. Теперь я взрослая девочка, я никому не говорю о том, что скоро умру. Я не говорила и Коджаку.

Она не прибавила к имени Коджаку «-сан», и это задело Аобу.

— Когда я пришла в его парикмахерскую, то рассчитывала просто на хорошую прическу. Прическа сама по себе мало что для меня значила, но я должна была жить на полную. Родители говорили мне… нужно брать от жизни все. Я пыталась… А он показал, что это не имеет значения, Коджаку. Что «брать от жизни все» — не значит совершать сумасбродства, расшвыриваться деньгами направо и налево, как я любила. Есть простые вещи, которые приносят действительно много радости. Пусть радость мимолетна, как все в этой жизни, это не значит, что нужно причинять кому-то… беспокойство. Если о тебе останется плохая память — зачем вообще жить? Или если памяти не останется вовсе. Никто не обязан мне только потому, что я обречена. Это я обязана — оставить о себе хорошую память, построить что-то свое, чего-то добиться. Есть не только мои желания. Нужно думать и о других. Необязательно, чтобы они понимали меня. Я должна постараться понять их, постараться помочь им, и этого… этого достаточно. Нужно торопиться… нет смысла сдаваться.

Она отпила из бокала. Сделала несколько шагов вперед, протянула второй бокал Аобе. Тот покачал головой.

— Так живет Коджаку. Я не знаю, что у него за болезнь. Наверняка не такая, как у меня. Его болезнь связана не столько с телом… Но он, как и я, живет взаймы. Большую часть времени, — пока рядом нет тебя. Знаешь, почему?

Она отставила бокалы и подошла ближе. Запах еловой хвои усилился.

— Потому что ты и есть смерть.

***

«Сломай меня своей силой.
Приди и сломай меня. Пожалуйста, скорее.
Сломай».

***

— …Пленные на первом этаже, — похоже, задумчивость Аобы показалась роботам-Альфа подозрительной. — Туда мы не можем проводить Аобу-сама.
— Хм.

Неопределенно хмыкнув, Аоба свернул направо по коридору. Он понятия не имел, куда направляется, пока не заметил двери лифта.
Похоже, это был один из верхних этажей Овальной башни. А ему следовало спуститься на первый.
Он чувствовал себя реликтом из прошлого, которого занесло в будущее, и будущее это оказалось на редкость безрадостным.

Вот только сдаваться Аоба не собирался.
Он нажал на кнопку вызова. Через некоторое время двери открылись, и Аобе показалось, что он, как и в случае с роботами-Альфа, смотрит на близнецов.
Но нет, эти люди близнецами не были.

Наверное, раньше бы он удивился, однако теперь способность удивляться была притуплена; боль в плечах уже тоже не казалась такой острой, как прежде. Свежесть впечатлений схлынула, должно быть.

«Аоба».
«Хорошо».
«Можно… еще к тебе прикоснуться?»
«Хорошо».
«Аоба…»
«Хорошо».

Разговор с Коджаку вспоминался отрывками. Аоба точно помнил, что провалился в Scrap, но почему?

«Коджаку бы никогда такого не сказал. Он… заботился о чужих желаниях больше, чем о своих. Он не стал бы просить меня… о поцелуях или чем-то таком.
Никогда.
Коджаку, которого я знал…»

***

— Ее зовут Вита, — сказал Коджаку.
— Странное имя, — отозвался Аоба.

Он не удивился, когда, выйдя из чужой квартиры, встретил Коджаку. Тот прислонился к стене около дома Виты — девушки с короткими черными волосами, которая умирала, — и курил. Он выглядел беззаботным и расслабленным, и Аоба отстраненно удивился.
Он не привык, чтобы Коджаку курил где-то, кроме как в их с бабушкой доме, на балконе.
Хотя, конечно, вряд ли он курил только там. Просто Аоба не знал.

— Может быть, псевдоним, — Коджаку прищурился, потом затянулся.
— Ты почти ничего о ней не знаешь.
— Мне и не нужно. Она прекрасна. Этого достаточно.
— Как же твои другие прекрасные? Ничего, что ты их бросил?
— Я же должен был проследить, чтобы ты ее не обидел.

В голосе Коджаку прозвучала мягкая ирония, но Аобе показалось, что он не услышал настоящую причину. Аоба нахмурился.

— Извини, — наверное, Коджаку решил, что его шутка не пришлась Аобе по нраву. — Вита хорошая девушка. Она не сводила с тебя глаз весь вечер.
— Ты раньше уже был у нее дома?

Коджаку не стал отрицать.

— Скажи… ты бы согласился на ней жениться?

Коджаку закашлялся.

— Что?..
— Ненадолго… на какое-то время. На неделю, или месяц, или…

Аоба замолчал. Ноги подкашивались, хотя он давно протрезвел и больше не пил.

— Я бы вот согласился. Я не умею… помогать другим людям, я — не ты. Но это я бы смог сделать.
— Аоба… — начал Коджаку осторожно.
— Думаю, это сделало бы ее счастливее.

Глаза щипало. Наверное, все дело было в дыме. Аоба ненавидел сигаретный дым, потому и прогонял Коджаку на балкон.

— Эй, Аоба.

В голосе Коджаку звучала нешуточная тревога; Аоба пошатнулся — и почувствовал чужую руку на плече.
Коджаку всегда поддерживал капризных детей и взрослых, и иногда — о чудо — они переставали быть капризными. Иногда они находили себя.

— Дай затянуться, — попросил Аоба.
— Хм? — Коджаку явно этого не ожидал. — Почему…

Бросил взгляд на Аобу — и прервался на полуслове.

— Держи.

Первая же затяжка заставила закашляться. На глазах выступили слезы.

— Ты неправильно затягиваешься, — мягко сказал Коджаку. — Давай я покажу…
— Покажи, — согласился Аоба, держа сигарету в пальцах.

Сознание плыло; «Потому что ты и есть смерть», — сказала девушка, от которой пахло еловой хвоей.
От Коджаку пахло иначе.

— Что случилось? — спросил тот вместо того, чтобы показывать. — Что-то с Витой?
— Я уже все сделал, — отозвался Аоба. — Скоро… приедут. Знаешь… она играла на синтезаторе. Несколько мелодий… сыграла. А еще…

Его повело. Коджаку подхватил на полпути, не дал упасть, поддержал, как всегда поддерживал.
Его чуть приоткрытые губы казались мягкими.
Впечатление не обмануло, подумал Аоба секунду спустя, вдыхая сигаретный дым и, вместе с ним, — дыхание Коджаку.

Теперь можно было жить дальше.

Продолжение в комментариях : )

@темы: DRAMAtical Murder, R – NC-21, фанфикшн

---

[Laora]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Что дарят девушкам.

[Laora]

Название: Что дарят девушкам
Автор:  Laora
Бета:  Red Fir
Размер: драббл, 277 слов
Канон: Lamento

Пейринг/персонажи:

 Асато,

 Кагари

Категория: джен
Жанр: флафф
Рейтинг: G
Краткое содержание: Кагари и восьмилетний Асато на природе

— Не гоняйся за бабочками, Асато! — прикрикнула Кагари. — Можешь забрести в Пустоту.

Она привела восьмилетнего Асато на лесную поляну, чтобы учить его сражаться, но день был до того хорош, что после тренировки они не спешили вернуться в Киру. Пространство вне Киры, родной деревни, было по определению опасно. Не только из-за Пустоты, которая распространялась по лесу, как зараза; зараженные ею травы резали, как ножи, и могли разорвать на куски любого рибика, подошедшего слишком близко.

Вне Киры можно было встретить рибика из племени мейги.
Впрочем, обычно они не подходили так близко. Опасались.

— Кагари, — голос Асато отвлек от невеселых мыслей, — это тебе.

Асато стоял перед ней, взволнованно приподняв хвост, и на вытянутой ладони держал… задушенную мышь.

Кагари коротко зашипела для приличия, а потом, не в силах сдерживаться, рассмеялась:
— Асато!
— Что? — он сразу же опустил хвост и уши — воплощение печали. — Кагари не нравится?..
— Дарить мышей девушкам не принято, — объяснила Кагари. — Им нужно дарить цветы. Иди сюда!

Асато поднял на нее взгляд; выглядел он очень смущенным, и тогда Кагари обняла его первой, переплетая свой хвост, белый, с его черным хвостом.

— В следующий раз, — пообещала Кагари, — мы пойдем на другую поляну. И я научу тебя плести венки из цветов секиями.
— Правда? — Асато вскинул уши. Его настроение менялось легко, как по волшебству.
— Самая настоящая. А теперь давай вернемся в Киру и поправим наши метки. Твоя, — Кагари провела по плечу Асато, — уже совсем стерлась.
— Метки — это так важно? — пробормотал Асато.
— Да. Они показывают нашу принадлежность к народу Кира.
— Я не хочу принадлежать народу Кира, — Асато замотал головой, — они говорят, что мне нужно было умереть. Я хочу принадлежать только Кагари!
— Сначала девушкам дарить цветы научись, — с притворной суровостью велела Кагари.
— Я научусь, — пообещал Асато.

И не соврал.

@темы: G – PG-13, Lamento, фанфикшн

---

Платье.

[Laora]

Название: Платье
Автор:  Laora
Бета:  Red Fir
Размер: драббл, 512 слов
Канон: Togainu no Chi

Пейринг/персонажи:

 Киривар/

Гунджи,

 Эмма

Категория: слэш
Жанр: повседневность
Рейтинг: R
Краткое содержание: Киривар крадет у Эммы платье
Предупреждение: AU-постапокалиптика

— Заметит, — говорит Гунджи.
— Ни за что, — качает головой Киривар. — Она вообще небось забыла об этом платье.

Все так: Эмма, единственная женщина в их банде, не носит платья. Исключительно брюки, и это легко объяснимо: на мотоцикле в юбке особо не порассекаешь.
После Третьей мировой надежнее транспорта не осталось. Правительство страны было уничтожено в первую очередь; после этого пришел черед важных промышленных узлов. Люди гибли миллионами.

Выжившие после того, как война закончилась, начали сбиваться в банды. Мужчин из них оказалось значительно больше, чем женщин. Уцелевшие женщины, впрочем, обычно могли дать мужчинам сто очков вперед. Та же Эмма, однорукая красотка, прикончила толпу народа, прежде чем от нее отстали.

От нее — но не от ее платья.
Платье Эмма таскала в своем вещмешке. На кой оно ей сдалось, Киривар не знал; просто увидел, как оно выпало из мешка, когда Эмма что-то искала.
Сказать по правде, платье интересовало Киривара гораздо меньше, чем реакция Гунджи.

Реакция, кстати, была преимущественно неодобрительная.

— Дрочить на платье какой-то бабы интереснее, чем трахать меня? — спрашивает он, глядя на Киривара из-под отросшей челки, и тот скалится в ответ:
— Я не собираюсь дрочить на платье. Я хочу трахнуть тебя в нем. Надевай.
— О, — Гунджи тоже обнажает зубы в ухмылке. — Значит, ты решил поиграть?

Жетоны на его поясе звенят, когда он раздевается; Киривар всегда дерет его насухую, не тратя время на прелюдии.

Не тратит и в этот раз. Платье Эммы Гунджи безнадежно мало, оно трещит по швам. Несмотря на свою убойную силу, Эмма чудовищно худая и хрупкая. Гунджи же теперь совсем не похож на субтильного паренька с дохлой кошкой в руках, которого Киривар когда-то встретил в руинах. Гунджи ревел, не желая расставаться с кошачьим трупиком, и успокоился только когда Киривар взял его на руки.

Все они в прошлом были другими. Дезертир из регулярной армии, потерянный пацан, рыдавший над мертвым кошачьим тельцем, исследовательница, потерявшая руку вследствие сорванного эксперимента… Которую, впрочем, успешно заменил механический протез.

В первый раз Гунджи и Киривар переспали несколько лет назад, когда Гунджи в росте немалым уступал самому Киривару и мог решать за себя сам. Сколько ему тогда было? Лет двадцать? Больше?
До этого Киривар не думал, что Гунджи может его заинтересовать.

Но сейчас все было иначе, и не только из-за платья.
Старею, думает Киривар, толкаясь в оттопыренную задницу Гунджи; подтянутые ягодицы, над которыми нависает сборчатый подол… Платье, и то толком надеть не смог. Непорядок.

— Эй.

Чужой голос доносится до Киривара будто издали, сквозь накрывшие его волны неожиданно бурного оргазма.
Поняв, кому этот голос принадлежит, Киривар поворачивает голову.
В дверях сарая, где они с Гунджи уединились, стоит Эмма.

Она держит руки на поясе, опасно близко к верному кольту. Эмма стреляет не хуже ковбоев из старых фильмов, которые Киривар видел еще до войны, и неплохо дерется врукопашную.

— Что вы сделали с моим платьем?
— Беги, — выскальзывая из Гунджи, Киривар хватается за стоящую тут же железную трубу Мицуко. — Я ее задержу.
— Еще чего, — возмущается Гунджи. — Мне понравилось это платье, и так просто я его не отдам!

Эмма молча смотрит на них.
Потом так же молча разворачивается и уходит.
Отойдя на несколько шагов, бросает через плечо:

— Оно тебе идет.

Гунджи и Киривар переглядываются, прежде чем заржать совершенно непристойным образом.

@темы: Togainu no Chi, R – NC-21, фанфикшн

---

[Laora]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Красная тревога.

[Laora]

Подбор треков Laora, Hery, 511, Лаерк; обложка Red Fir; перевод песни Laora.

Название: Красная тревога
Форма: фанмикс
Канон: Togainu no Chi
Пейринг/Персонажи: Гунджи/Киривар
Категория: слэш
Рейтинг: R
Размер: 6 песен
Продолжительность и вес: 24:03 мин, 46,7 Мб, ссылка на скачивание



3)

Mechanical Moth - Chainsaw(S+T Sleetgrout mix)

Mechanical Moth - Chainsaw(S+T Sleetgrout mix)
Перевод:
Пила

Ненавижу твою улыбку,
Но потерплю еще немного.
Я не сожалею и не забуду
Свое последнее желание.

Хочу увидеть твою смерть.

Этой ночью нет дороги в небеса;
Вижу, как ты спишь в кровати,
Чувствую дьявола в себе,
Мое последнее желание —

Отпилить тебе башку.

Это как поцелуй от розы,
Если нажрешься ее шипов,
Шипы моей пилы отберут твое последнее дыхание,
Я буду слушать, как ты подыхаешь.

Поцелуй пилы,
Прикосновение острого когтя,
Нет пути на небеса,
И я улыбаюсь.

Оригинал:
Chainsaw

I hate your smile
Still I bear it for a while
I can't regret, I won't forget
My last wish

Is to see you dead

Heaven is closed tonight
I see you sleeping in your bed
I feel a devil inside
My last wish

Is to saw off your head

Like a kiss from a rose
Eat their thorns in overdose
My saw takes your terminal breath
And I listen to your death

A kiss from a chainsaw
A touch from a nasty claw
Heaven closed in disgrace
A dark smile on my face

@темы: переводы, фанмиксы, Togainu no Chi, R – NC-21

---

[Laora]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[Red Fir]

Вечные школьники от с
*тыкабельны*

@темы: арт, Sweet Pool